Перевод с английского Александра Фролова
Часть 1
Часть 2
*
Если только то что я говорю
могло быть камешком удержанным
твёрдым камнем упоминания
несмотря на взметнувшийся воздух
сварка схваченная
яростным дыханием
стояние к точке
неподвижности
Вещи мира слоняются
вокруг ничто или наоборот
не уносятся
с твоими обожжёнными словами
Лампа – глыба
или образцовая дочь
брошенная в воду и сохранённая
*
Граница Всего. Де Кунинг во сне
в котором его покажут по телевизору
но к тому времени я стану его другом
в совместном приключении на Площади Шляп
где мы посмотрели вверх и упали
пробуя восстановить
память о сне
*
и его погода те люди
которые отстали и испортили нас
барахтаясь в электрической мерзости
невозможность кем-то быть кроме как
путая каждого
что буря придёт с шарика острия
образ чаши, что должен быть сделан в совершенстве
подачка в колодце сна
ад неправильно заселённого оборудованного двора
Это было очевидно, когда не было
мы бросились в охваченный собой огонь
были вовлечены в глупую игру, и заметили что
всё сводится
к башке свидетеля мы взбодрили
мир, сейчас он в отключке, коробка
и осколки внутри
*
То, что видно – содержится
в углах света
тип сна в дневные
часы скрытый и направленный в расплывчатый
отблеск и перемежаемость сторон
бороздчатость –
где твоя рука была
во взмахе, в действии
Она приземляется на стол
провоцирует поле
и останавливаясь рука
спугивает сон
Свечение в глубину персика
ряд ламп на снопе корабля
срежет твоё понимание
пренебрежение запасами
или избавит от незнания пшеницы
Ряд окон, вспомни марш
который привёл тебя к щеколде
к прикосновению пшеничной лампы
*
Полнота довольно часто Сомнительна
аквамарин после достаточного наклона
… лучи солнечного шельфа сквозь ночную пыль…
Цветение без единого толчка будущего
рождённому, глаз, финиш
(зрение нейтрально)
*
Бумаги всё меньше, стихи многозначнее –
для конца покороче
Я хочу, чтобы строки ныряли, запутывали
В густоте – смешанная судьба
*
Порез света
или разрезание
растёт из целой ночи состоящей
из дня также
день оси кристалла в пучке сверла
точность щетинок уверенной пустоты
прицепившейся к языку и оставившей губе
имитацию пятна
ночь пойманная такими освещёнными углами
*
Можно бы разделить всех на
тех, кто знает, какой должна быть работа,
и тех, кто никогда не знает об этом прежде работы.
Но потом те, кто не знал, начали познавать
материалы, сокровенное действие
и можно ли зайти слишком далеко в материальных причинах?
(зайдут и хотелось бы
лучше чем
должны и следовало бы)
*
Раскаты на Небесах —
наросты на яблоке
отверстие чтобы создать листья
дробная, свободная одежда шлюхи
растение, ветреный каприз
ты отменяешь то, что не услышал
*
Я стал так чувствителен к звукам. Малейший
стук сбивает меня с толку.
Я хочу слышать малейший изгиб языка.
(кухонный звон над Лиром)
Неужели я обязан быть отправителем, а не получателем?
*
В этом месте, где утро неизменно,
что у нас к кофе на этот завтрак навынос
молочно-сахарный концентрат добытых стручков?
Нет пятен, которые – не приколотые тени на собранных землях
нет ног, что больше, чем их постоянные прачечные.
Может ли это быть спасением, бункером с лепестковым потолком
и без аккумуляторных светильников, без пшеничных ламп?
Я собран, но день без финишной линии
нет решения твёрже, чем кепка для твоего питомца
увальня по структуре, кота, что нанимает свою мышь.
*
Что если осколки света остались
на полу после того как солнце ушло?
*
Следует ли мне в самом деле знать
какое мне нравится предложение?
Письмо как говорение пока
не проговаривается и что я могу понять
из того говорения, пока его нет?
Немного. (образ губ быстро смыкающихся
и возможно навсегда)
«Каким ты занимаешься письмом?
(у такого человека нет даже проблеска)
Что же теперь я думаю, я создал? Одиночество.
(остаётся, чтобы увидели)
И если я боюсь, то что? Вращай кристалл.
*
Я не должен говорить в течение года.
Рука не на месте и окно так близко к лицу.
Оно могло быть чутким, но у него нет ручки.
Золотистый лист меди стандартного страха огибает
повсюду, где известна его обвалянная в сухарях ловушка.
За сараем лист журит необязательную находку.
Ненайденное всё такое наказание. Мощный
и щёлкающий фасад. Странствие к его каркасу.
Я не должен притворяться с помощью вина или ветра.
Спящая с котом лоза, или жёлтая лента вокруг дуба.
Замеченные кусочки голубого открыты в пространстве веток, на чердаке
или рывок блеска. Я ни открыт,
ни закрыт. Шкаф для содержания костей того,
кто хотел бы, настаивал и намекнёт,
где нет драгоценного камня, но что-то хлыщет,
растягивается вещь.
Я должен дотягиваться и истончаться, а не садиться на насест.
Безупречный фон в точном ударе кручения.
Волоконный экран делает загорелым появление движения.
Локон на ветру, освобождённый ум, в целом.
На берегу, шлепок ладони, утверждение
что не создаёт случайность пламени в песке,
звук и за ним – ничего, ни тени дрожи
над засовом и над домиком, яйцо – не большое
и остается.
*
Огромная игрушечная башня, поперечные стержни конструктора, наверху
на семи ветрах она наклоняется, запертый коробок с инструментами
закреплён вверху, перепутанные и растянутые провода, проволочные растяжки
над целыми территориями полей ежевики и елей, почти
всю зиму слоняюсь и тянусь через холмы к пределу,
пропеллер на самой ледяной верхушке фальшивой башни, это
её земля и этот зацементированный конец.
Мы растём и теряем себя. Свод над
настороженным диском земли, осенний песок так проанализирован
это дает возможность, и провода простираются как стринги
на ветру. На высоте я впадаю в бешенство
и отменяю для всех голубой экран и немигающий день
и обнаруживаю крыс, которые припрятывают обломки
метеорологического инструмента под пакетом со льдом под
шевелящийся основой, под и над, под и завершая
обработку. Я вою, и мир напрягает свои
нервы. Я создам концерт из крыльев, которыми
гремели облака. Больше нет циферблата
солнечных часов для всего этого. Точно лица.
Ржавая каменная скамейка. Предел мира, тощая
башенка. Нет стоящего, нет стоящего обслуживания.
Предельный край. К которому манят все валуны.
Земля чистоты щита, небесная ледяная сухость.
Звук, как огонь, звук провода,
никого и ничего не остаётся, чтобы коснуться.
Кончик застёгнутых ремней над Страной Крысиных Сражений.
*
Кристалл всегда показывает мир,
который не существует, разве что в ремиссии.
Он не содержит, но преобразовывает.
Весь смысл этого
дома в том, чтобы изменить свет.
По факту там никто не должен жить
его точное местоположение неизвестно.
Все происходит вокруг него
меняется внутри него, вне помощи
вне надежды вне самого имени сердца.
Да, кристалл – это дом,
населенный кем-то.
Я выкристаллизовался из мягкого угля
но это неправильно. Я научился царапать
слова на бумаге направляемый кристаллом
расположенным рядом со спальней. Когда я был домом.
Когда я был ещё существительным.
(Обезьяны хотят войти сюда, но я их отгоняю)
Книги расставлены на полке
за кристаллической полкой. Номера, которые я им дал,
усыпляют меня. Возраст, когда
я заменил кристаллы печатными словами.
Теперь я достиг совершеннолетия.
Теперь я больше не могу лгать.
Бесконечность существует, следовательно, существует и невозможность.
(Ч.Т.Д.)
Антипитон пишет свою жизнь через километры
пыльных страниц. Ищет в проходах
разваливающегося тома позвоночник одного-единственного существа.
Он живёт возле сквера бетонной церкви, и
вот его адрес: Забытые маршруты.
Я сидел там на стуле и ждал,
когда принесут газеты.
В этом подвале были бы
резиновые волны и шоколадные тома.
В этом воздухе чувствовались бы
ценность и напряжение.
Женщина не отказалась бы остаться без одежды.
Она сама в состоянии ремиссии.
Моя рука лежит на лестнице, хотя
я удобно сижу. Мой единственный страх –
не забыть.
Кристалл, чтобы помнить.
Шоколадный торт, резиновые палочки, калипсо в гипсе,
статический излучатель, кусок сливочного масла, сцена
в темноте, комок мешанины языка, компас
Блейка, золотой прямоугольник, тело Фишера,
земляное письмо Бальтуса, все мои завтра
в одной жилке песка, или звука, или мягкого света.
Лучше протяни руку и схвати это и прислони
к своей маске.
Это сворачивает твои дни в одно целое.
*
Что удивительного в том, чтобы не знать?
Это очевидность жизни – принимать ее как очевидное.
Видения, увиденные, услышанные, ощутимые, брошенные ради другого,
переклееные с новым покрытием, придуманные и затем
снова отправленные, блуждавшие и желанные
и затем, чтобы увидеть, как они возвращаются к отправителю, но
не увидеть самого отправителя, у меня есть благодарные потребности.
Слова говорят. Сегодня ничто не очевидно,
только там, нигде, согнувшись над задачей,
снятие маски, склонность склоняться
и служить, преклонять колени у ног статуи
из цельного камня, белые шапки, перевернутые нужды,
никто не знает, никто не знает лучше, чем.
Тропа проходит вдоль зарослей сорняков и
статуй бывших богинь.
Мы Видим, что это запрещено. Но пугающий веер
форм под занавесом. Я перевозку дыхание,
я стилизую его. Я беспределен перед мертвым
кристаллом, который никогда не погаснет. Я смеюсь
и верчу его. Я не смеялся только тогда,
когда он набросил тень на яркое дерево. Яркое слово.
Постучи костяшками по петлям того, что утверждено быть сказанным.
Уверен, что напишу всё это здесь, уверен и сомневаюсь.
Кристалл кажется заполненным до наклонной линии предела,
но сам по себе он заполняет всё, что сейчас пустует.
Вещи забуриваются в вещи, огни на остановках, дыхание
в пределах слышимости. Ванна в крови, капюшон на
обычном наблюдателе, соломинка у листа формы.
И где же известное чудо?
Семь, из которых память оставляет свободным одно,
или два. Я снимаю с него башмак и оно
дышит на тебя. Кто я такой – миллион
беспечных и просеянных моментов или волн или
разветвлений сияния. Ты – это я,
разумеется, беспределен. Ты, кристалл, это и забытое.
Высокий, далекий и крошечный на моем столе рожденного пучка
и недолгого сожаления. Знание о котором безгранично,
но скоротечно, как чудо. Крик в лесу
от которого гнуться ветки. Овца в загоне
для дальнейшего использования.
Холёные недружественные тенденции.
Шок от прикосновения к холоду на кончике пальца.
Кальций рассматривает кремний, от розетки до клеммы.
Я надеваю шляпу, как поклон срезу.
Линейная жизнь, умноженная на пять, на семь, на полный оборот,
наблюдатель. Шляпы были скошенными конусами.
Ночи были засеяны в сомнении, спокойные костры,
аляповатые карманные находки. Локон стал брыкаться.
Свет – камень.
Своего рода время. Неумолимое размещение
в ощутимом времени уменьшалось. Нужно расшифровать
точки на шёлковой бумаге, размахивая щипцами над сетью,
чтобы запечатать звёзды. Наши судьбы предназначены для движения,
как песок для обуви. Звук, как колпак.
Завершение – многое, направлений много.
Телефон не зазвонит в этом запечатанном свете.
Этот заключённый ночи. Этот камень, я бросаю тебя,
но ты возвращаешься. Ты вернул это сияние.
Ты околдовал мой ботинок в минуту мелодии,
теперь день далеко в горизонтах кожи.
Свиток не беспокоить. Древний, суровый
как сегодня здесь, как любой камень. Мой дядя установил
на ранчо свою антенну в песке, но такова ложь.
Поэтому я смещаюсь. Я мечтаю накинуть на кристалл рубашку,
чтобы хоть как-то помочь. И слежу, чтобы
установилась температура. Слова дают мне бой
ровными рядами и согревают. И предупреждают о войне
у домашнего очага, клапане сердца,
ухе, что не пробудится, если затрещит кристалл.
Не настолько, но однажды он вспучился.
Древний, как позвоночник, мотор, чтобы шептать
в области вентилятора. Царство, зона застывшего камня,
высеченного дыхания, прежде чем могло появиться лицо. Или
циркон в основании. Холодные хлопья на рождественских лампочках
в комнате под Хэллоуин. Картины так
медленно вставляются в рамки, кристалл видится вращающимися. Пространство,
чтобы остудить дыхание, шелуха древности.
Я шёл, переступал книги, улицы были такими ровными.
Водка стандартная, Текила в топазе —
вот что делает ее желтой. Червяк выброшен.
Рейки и линейки комната нагреваются, возникает время.
Нам, тебе и мне, остаётся только вращаться.
Ты кристалл, ты закрываешь мне путь. Прячусь и ищу
знакомых поиграть. Мелодия постоянна
в кристалле закала, мало или совсем нет точек входа.
По мере того, как увядает свобода, угасает и жажда твоей судьбы.
Я мямлил и распылялся, я бы не занимался тем,
что знал. Тусклый огонёк – намёк.
О том, чего ты не можешь знать, ты пишешь.
Спящий всю ночь стебель, безумный изгиб.
Несколько анаграмм поддельного кристалла. Ржавый панцирь
улитки в окне сна. Влажная практика
червеобразных путей. Балансировал на черепе
на грядке картофеля. Руки никогда
не выйдут из рукавов и камера всё ещё щёлкает.
Глазницы в бесшовных местах. Возвращение домой –
формальность, поскольку все ушли и точка.
Нос, лепестки цинка, козёл у двери.
Жидкость, для которой нет места отдыху или бездействию.
Сон, в котором гардении расцветают и подпрыгивают.
Моё лицо остаётся без признака.
И я пишу их с огромным желанием знать,
а потому не делаю этого.
Давай остановимся. Кристалл всё ещё вращается. Ещё ничего не знать
имеет значение. Также очевидно, что при таком свете
он должен звенеть. Мои лодыжки должны гудеть.
И мои глаза начинают поворачиваться. Я поднимаю огонь туда,
где должна быть моя рука, прохладная, как циркуль
на ржавом дереве. Отмени, говорит эпиграмма,
отмени и начинай. Разожги золу, чтобы дать
свету новую силу. На месте кристалла –
стандарт страха, вместо кристалла –
то, что подходит для глаз.
На обложке фотография Александра Фролова
Добавить комментарий