Переводы Александра Фролова из книги Барбары Гест «Честный реализм» (1989)
ДИКИЕ САДЫ С ВИДОМ НА НОЧНЫЕ ОГНИ
Дикие сады с видом на ночные огни. Стоянка
грузовиков с видом на ночные огни. Здания
в плюще с видом на огни
Они призывают меня искать здесь, на высотах
среди электрического освещения то «я», что существует,
что видит свет и боится его уничтожения
Я снимаю со стены пейзаж с голубой
водой, его нежным выражением розового,
пурпурного, закат простирается мазками наружу, когда западный ветер
крепчает, солнце садится и цвет исчезает в нежных
небесах, что его унаследовали,
Я помещаю туда сцену из “Повести о Гэндзи”.
Эпизод, в котором Гэндзи узнаёт своего сына.
Каждый отворачивает лицо от столь сильных эмоций,
так что картина – один из профилей плывущих
где-то от своей неизменности,
линия зелёного отстраняет этих родственников,
чёрный также находится на правильном расстоянии,
очертания волос чёрные.
Чёрный описывает чувство,
расценивается как раскаяние, печаль,
черный – головной убор, пока линии быстро изгибаются,
пространство наклонено вертикально с возрастающей
потребностью в движении,
Так власть реализма нашла
картину, выбранную покрыть пространство
занятое другой картиной
утверждающую гибкость, поэтому мы не неподвижны
как автомобиль, что ночует
за окном, но подвижны как призрак.
Я парю над этим жилищем, и когда захочу,
вхожу в него. У меня есть этнологический интерес
к этому зданию, потому что я живу в нем,
и мне было даровано решение превратить
абстрактную картину света в призрачную историю принца
чьё правление я сейчас разделяю, в чьё доверие я вошла.
Ширмы были выбраны, чтобы предотвратить это вторжение
изнуряющего света и добавить к нему кьяроскуро,
так что Гэндзи мог отвернуть лицо от сына,
от узнавания, которое здесь болезненно,
и он позволяет себе расположиться за ширмой,
этот принц благороден, как всегда,
песни из призрачной дали
предстают в шелках.
Свет вымысла и свет поверхности
погружаются в видение, освещение которого
требует своих теней,
Гэндзи, когда они появились
гулял за пределами реальности
их ширму демонтировали,
в этом современном удивительном пространстве
вспыхивают огни диких садов.
LA NOCHE ENTRA EN CALOR1
Как шоссе
она ведёт к площади
где эта тень отдыхает
на скамейке закрыв глаза
от дикой жары
или запаха от горящей близлежащей свечи
пыль оседает
на её туфлях как мыши
что забрались в свой собственный
собор, нейтрального цвета
где не необходимости
повторять литургию
ни на одном из языков.
Активисты уже
установили свои плакаты
и торговец в магазине
начинает дремать видя сон
о красном, оранжевом, чувствует
как цвет царапает его язык.
И появилось облако
как ветер, но в более жарком
одеянии из-за
концентрации.
Его жар обжигает кожу
тех собак, что ищут
под ним укрытие,
необдуманно пыхтя,
с высунутыми языками
как лимонные деревья
в туманных и во всё
более туманных далях.
Эти растягивающиеся и искажённые
величины напоминают нам о поездах
рекламирующих “La noche entra
en calor,” поезда
были цвета
жары, которую они нарушали.
Колер или calor повторяют
слова, что так же были как птицы
застрявшие на ногах у разноцветной
печи очаровывающей
пейзаж.
Послание этой
ночи было неправильно
распределено в спектре
твоих глаз, их
разноцветной вспышке.
Ты провоцируешь
ночь чтобы её
поведение соответствовало
зданиям чей цвет
который должен быть тёмным, чёрным
ночью таким не был,
был освещён электрической
субстанцией что
была горячей кашицей
на твоём языке который
не мог больше говорить
ни на одном из голосов или оттенков языка
сбивая с толку незнакомца,
потому что ночь была неопределённая
из-за цвета и
жара переведена неверно
поэтому она пылала так ярко
и слишком долгое время.
Мыши стали щипцами для волос,
щипцами поскольку их органические
глаза сожгли кожу туфель
угольки под конец, даже когда
Камни упали с
собора
когда рассвет начал
сдвигать своё тело
на фоне жара
в котором угасает
беззаботный цвет ночи.
ВИД ИЗ ОКНА КАНДИНСКОГО
Огромный горшок с геранью на карнизе
шторы раздвинуты
вид из окна Кандинского.
Парк имеет мало отношения к истории Кандинского
эти здания кратко рассказывают о его юности,
его отражения, видимые из окна
готовятся к изгнанию
важность цвета герани.
Расставания, будущие проекты
исключительные изменения что должны произойти,
он перестроит пространственные решения
герань исчезает, исчезает и человек.
Его квартира смотрит на Площадь
последний взгляд на Россию
кто-то близкий знает что инвентарь исчезает.
На Юнион-сквер задернуты шторы
диагонали приветствуют нас, те изгибы и острые городские
вертикали, которым он научил нас, их остаточным движениям.
Мазок трудного белого находит выход
холст чист, непорочен и неистов
ритм изгнания в его жилах
У нас похожие балконы, масштабы
степени проникновения, дверные ручки, нарциссы
как вид из окна Кандинского
расстояние в конце улицы.
НИТЬ
Приветствую жестокий обладатель
карт памяти,
на стене под обшивкой
гвоздь держит нить.
Аллегории простёрлись незримо
вариации касания
пробелы в речи
погребение урны с прахом
принадлежащим молнии.
Мы не выводили героинь
на снег, бросали волосы под водопады,
мы отправляли их в музеи,
они обладают великолепными ресницами,
великанши, что не носят одежды.
Делясь минеральными голоданиями
чтобы расширить вертикально наши глаза
мы опережаем
ожидание числа
в телах, что плывут в последний момент.
Эта забота о времени
существует в холоде памяти
это невинное земли, что предложила тебя.
ПАДУБ
Из проёма двери мы смотрели. Александр
у пруда умывался его лицо сияло
в закупоренной воде из зелёного проёма двери.
~
Qu’ad Ashir2 окружён ирис в цвету
голубая вода с кровью верблюд в кандалах
затем упала комета сказал астролог
замок опустел жёлтый огороженный от огня луг и кость.
Гора покрыта острым падубом
в этих краях колючее растение называют остролист
Иранская ересь как манна
на гигантской крылатой орлиной скале
позолоченная
оазисная лилия шёлковых ножей Вавилония.
~
Им овладевает страсть к абстракции –
фаланга в птичьей коже –
когда ты раздвинул медно-глазые листья доспехи
пропищали воробьи в современной обстановке –
выглядывают из невидимого
в прошлое без голов
одарённых «жизнью» —
~
Белый волчеягодник Фракия серебристая
призрак тренировал зайцев на клочках юного снега —
освещённый еловым облаком смешливый Дунай
где он расширяется сияние преследуемой воды у лошадиных зубов
ода группируется
иллирийская последовательность —
ученические вёсла.
«величие» Александра – коноплянка
~
с плывущей скалы.
три купающиеся девушки спутанный падуб
лиловые вакханки —
резвятся грохочут
через ревнивые пески воины.
Олимпиада озирает зеркало.
(шумность материнской славы)
невоздержанный территориально
женившийся в помятом красном
и присваивающий мифический комфорт
бесконечно эллинизируя
в инкрустированной шкатулке свою оберегаемую Илиаду
герой добивается руки
~
На нём забавные штаны
оливковая птица —
номадический отбор — грубые свадьбы —
песочный Бык затмения. . . .
«За пределами нашего мира»
мы умоляем о вожделенном сне — Аргивском —
~
душой рожденные они живут будто в одиночку
с теневым вором македонцы вселяются в невинного
лампада «эстения»
теперь его зовут Богом Востока —
фальшивый падуб — элегический
~
Он приходит в вавилонский сад в лихорадке
у пруда — «в возрасте тридцати двух лет и
шести месяцев» —
неизмеримая эгейская широта —
Вы вопрошали ночного Бога, не перенести
ли его в храм. . . . ответ – «нет» —
~
белые ладони . . . . литая решётка —
Сириус — его наблюдатели —
мы ждём в бронзовом жидком воздухе
затягивая слабые узлы
~
мы потеряли его. он исчез.
оболочки из золота вшиты в его ауру —
у входа укреплённого блоками —
затуплённое перо —
тон шлемоподобного света звёзд
ВЕСЕННЯЯ ЛОЗА
Бодрая как показалось птичка
встрепенулась и сорвалась вниз
так изгибая лозу
карабкаясь по ней добирается до подоконника
непосредственная, одержимая, беззаботная.
В абзаце написанном, чтобы внушить
тебе цель предназначенную
исправленному уму,
человек, чьё имя
может быть Каррутерс, забирает зонт домой.
Глаз приходит к более-менее
уклончивым решениям
йод считая облаком
парой листов парящих под бесцельным солнцем.
Средневековая Коломбина
среди похожих на голубя лепестков
замужние девушки поливают её.
ДОРА МААР3
1
Женщина плачет из-за воображаемого падения с велосипеда
«велосипед украли», он знает
это ждёт её за дверью, оцепеневший
кусок tailleur4 на ручке тормоза: —
«её волосы были растрёпаны и одежда порвана»
враги схватили руль, они опрокинули её и бросили
на землю, она сказала
что у неё на лбу шишка от падения –
когда он кладёт руку туда то ничего не находит
только чередование вен которое он когда-то нарисовал.
Эта жеманность должна была питаться зеркалами,
если бы здесь была сказка . . . чтобы повлиять
на её разговоры о проклятии и врагах,
мистических увещеваниях которые он не любит –
она так нервно двигалась по комнате,
Она велит ему раскаяться:
«ты – кактус звёзд».
2
В кафе он наблюдал, как она бросает нож
между пальцев руки в перчатке –
её персонаж обклеен драмой,
огнями зелёных страз . . . .
он – коллажист который наслаждается перчатками и зелёным . . . .
3
В Антибе они прогуливаются по узким улочкам
наблюдают за ночной рыбалкой –
её благородный лоб – кепка песочного цвета которую ловко очищает вода,
один её глаз – красный, другой – голубой как портрет
Марии-Терезы хотя более яркий
с макияжем брюнетки похожем на стихотворение Элюара
где иссякает чёрный цвет. . . .
Он видит в ней женщину которая плачет,
её слёзы идут на пользу его картине –
когда он изобразил быка
или женщину высовывающую руку из окна
она была той женщиной что удерживает свет
Она была женщиной которая выпала из дома
во время дневной бомбёжки –
Она сфотографировала истерический успех
этап за этапом со своим алфавитом вздохов
без оживлённости
её слёзы портят реликвию.
4
однажды он нарисовал её туловище с крыльями
после чего она увидела реку
с полупрозрачной глубиной
когда её рука стала крылом. . . .
она превратилась в орикса которого он выслеживает.
5
Её внешность испорчена словно у Ио
слёзы – жемчужины
Эклектична и неряшлива как Юпитер когда превратившись
в быка он находит классические
крики девушек возбуждающими
Он совершает налёт на её галюцинаторный велосипед в поисках предмета
который он называет “найденным”, поскольку ручки и сиденье велосипеда трансформируются —
подобный Юпитеру при распределении собственности –
6
Ей подарили фермерский дом полный пауков
в стране изюма –
Невидимый оккультизм – её ореол и висит над ней
когда она стирает бельё – когда она занимаемся пятнами на горшках
она под защитой –
Сладость возвращается на её обожжённый язык . . . .
Когда-то она знала людей которые получали удовольствие от слов
и использовали длинные предложения чтобы вернуть своё величие,
или строфы чтобы усовершенствовать лиризм своего скитания –
Эти ремесленники ценятся за средневековый камень
в святой деревне где даже голубь сделан из камня
Старинные весы – песок, прозрачная обшивка, закругленный
подъёмник древесного угля.
Скорбь изгнана со своего желанного насеста.
УДАРЕНИЕ ПАДАЕТ НА РЕАЛЬНОСТЬ
Облачные поля становятся мебелью
мебель превращается в поля
ударение падает на реальность.
«К утру выпал снег», баркарола
слова очень растянуты
очертания которых они достигли в тонком разрезе
лицо лилий. . . .
Я завидовала честному реализму.
Я желала чтобы восход пересмотрел себя
как явление, величественное в упоминании,
два фонтана обнаружены неподалёку от газона. . . .
ты вспоминаешь трактовки
«бытия» и «ничто»
озарения склонны
появляться с различных направлений –
они организованно как моторы
плывут по воде,
поэтому тишина – живая
когда тишина реальна.
Стена намного реальнее тени
или письмо состоящее из каллиграфии
каждая гласная заменяет стену
костюм наследованный от пространства
пожертвованный стенами. . . .
Эти метафоры могут быть поняты после того как
они приведут своих собак и котов
родившихся на дороге возле ив,
ивы – нереальные деревья
они впутывают нас в неопределенность,
природный мир вращается в зелёном.
колонна выбранная на расстоянии
восходит в небо в то время как шрифт –
классический,
они уничтожат дефектный шрифт
поскольку он становится современным и редким. . . .
Необходимая идеализация твоей реальности –
часть поиска, путешествия
где две фигуры обнимаются
Этот дом был нарисован для них
он выглядит как настоящий дом
возможно они въедут в него сегодня
в эфемерные сумерки и
и выйдут в ночь
избранную ночь с деревьями,
Потемневшими копиями всех деревьев.
ДРАГОЦЕННЫЙ МЁРИКЕ
Путешествие Моцарта в Прагу
ценность Мёрике его пристальный взгляд
слова ведущие к авантюрам
сваленные у окна кареты
заискивающие существительные так что догмы
увядают в корзине с календулой,
визуальные желания заставляют нас бодрствовать
проволочная корзина оставленная у дома
бессмертие в сахарной вате
осколки разбросанные в травяных лунах
винно-сливочная темнота поднимает медленную астру
развернутое письмо начинается, «Паломар»5
Паломар ищет Моцарта
в саду за поливочной системой
где Моцарт с озорством пьет вино,
читает старинный алфавит знаков
и делает пометки подсохшими
чернилами пером которое его добросовестная жена
положила в его чемодан, прячась
пока яркость вдохновенных глотков
трогает его разум. Моцарту нравится
ласка гения, она ощущается
как кожа мокасин, мягкая патина
принадлежит музыке dell’arte6,
Паломар — вымышленным звездам.
«Егеря из долины, украшенные заказчиками
больше овечьих ушей чтобы обрить
в деревенских скваерских пасторальных хитростях
лежат задушевные соблазны, голоса без комков»
акцент не грубое тональное
впечатление Паломара от горных деревьев
блекнет как зонтики, стихи переполняющие
свой спинет, строфы
пикантным переплетением рифм и тостов.
Паломар на мемориальном камне улыбается
стоящему в отделении Моцарту слива Моцарта
в его руке, а Мёрике держит маленького королька.
Немецкий (швабский) поэт-лирик и пастор по принуждению, Эдуард Мёрике (1804 –1875), отдался целиком музыке Моцарта. В 1855 году он издал прозаический оммаж, «Путешествие Моцарта в Прагу.»
СТОЛ ИЗ РОЗОВОГО МРАМОРА
Приютивший день наполненный тенью
выбирает восьмиугольники такие как болтовня
и купальник под углом
где улыбки становятся апельсином.
Море, чья прозрачность тревожит низшие атомы,
тот переход от льда к мелководью перемещает подобия
как стекло превращается в пену, сходное озеро обмелело,
гребни волн становятся мехом.
Между морем и озером маньеристическая форма пребывания
голубизны, бассейн ждёт удара ныряльщика. Сильфы
блаженствуют в журчании сезонных ручьев они дразнят
разлив натренированной воды, их шелка отвечают да затем нет
их ныряние провоцирует,
Лёгкие помутнения по определённым дням размышления
в прозрачной воде, мысли следуют за шлепком соединяя
с востоком озера западное море у пятки
бассейн повторяет знамение на небосклоне,
Эмоциональные воды, одержимые телами своих октав
скользят по береговому воздуху, свет обдумывает своё касание
то тут, то там к изгибу форм и каплям.
от крыльев. Куперен7 пробирается к своей скале,
Ветви дотрагиваются и опускаются, беспокойное напряжение
умоляет о древнем спаде, пусть сухая ветка упадёт
опасность оставляет руки дёргаться в грязи тревоги.
Творческая личность, ты колеблешься, я с моей рукой
на розовом мраморном столе, как ты – непростое создание
игнорирующее вселенную, воспламеняющее тени. Чайки
над навесами, бамбуковыми знакомыми моими.
Ультрамарин холоден он дрожит
пока белая глазурь пены настойчиво
распространяется от моря к озеру к пруду, мы наблюдаем
как головы упиваются случайными погружениями
пока фоновая задумчивая вода сочиняет сестины
они говорят о спокойствии, как розовый мраморный стол.
Угодливая природа утверждает текстурные займы
формальность для слов – полёт мрамора
может переменить скорость вод,
мы проводим руками по его поверхности и обнимаем
творческий объект, трепещущие волны пролетают.
КОВЫЛЯЮЩИЙ СВЕТ
У рассвета есть другие обязанности
и он готовит их для нас.
Это я вижу, ворочаясь в постели.
Постыдные мысли перебегают
из того угла в этот.
Идеи большей простоты,
как нити в простыне, которые
связывают всё вместе, подчиняясь
приказам, кроме красоты.
Тиканье часов и мяуканье кошки,
запястье над покрывалом.
Книга соскальзывает со стола,
ни одной страницы с пометками,
нелюбимая литература.
Свет осторожно ковыляет
по потолку, превращая историю
в кашу. Он напоминает нам имя
что меняется несколько раз, когда пересекает
те границы, что создают преграды
для речи, голоса наслаждались бы
профилями, на которых можно отдохнуть
В фигуративном пространстве, занятом другими,
высказанное желание иметь скрипку.
ЭКРАН ДИСТАНЦИИ
1
На стене, затененной светом далеких фонарей
расположен экран. Знаки приходят к нему в накидках
и их глаза отражают пути, которые их номадические
взгляды совершают от земли. Нарративы —
в комнате, где экран ждет, подвешенный, как
рама из балки, которую рабочий установит на
ось и таким образом сделает раму, которую он заполнит
сюжетом или четвертью дюйма поэзии, чтобы призвать
природу в свое здание и дерево, прислоняющееся
к нему, дерево отбрасывающее язык на экран.
2
Телефон – попугай Флобера, и он порхает
с карниза на карниз по городу. Или кто-то
держит что-то мёртвое в руке в отдаленном
отеле. Впечатлительная натура в бессилии
которая разговаривает с неживым. Возможно, она даже
похожа на Луизу Коле или услужливую племянницу. Она не прислала
своё понимание, и я отсутствую в этих воспоминаниях
о ней. Телефон – гиньоль сообщений.
Возможно, это был холод, спускающийся с крыш,
континентальный ветер, проникающий между зданий.
Листья и пыльцу надувает на пожарные лестницы.
Обветренные кости окорочков лежат в канаве.
Изменения равноденствия тело знает, рука чувствует,
грузовик проезжает незаметно, а здания продолжают
нервно охать. Возможно,
под этими развалинами стонет земля. Меня
подхватил поток ветра.
3
Ночью, глядя на экран расстояния
с тёмными знаками, обрамлёнными светом,
я поняла, что скрипучий интерьер
взращивал другие знаки,
Больше не осторожные они вспыхивали фразами,
или образами, выпирающими огромными выступами льда,
стена была поставлена во временное положение,
где слова мерцали на тёмном покрытии,
Нарциссизм жил в серебристой хижине.
4
В более светлое время года прибыли слова,
спрятанные в ветвях. Флобер обменял себя
на слова, ночь стала ночью
слов и путь – путём слов, и
так далее.
Слова стали «лучшей шуткой», я дрожала
под революционным грузом, трусихой удирающей
с облака. Эго слов простёрлось до
пределов комнаты, принимая звучное
движение стихотворения.
5
Я заманиваю это новоиспечённое стихотворение минералом, бериллом.
Словарь наделяет берилл причудливым описанием,
как последовательность, в которой автомобиль
передвигается по разбитой дороге и разрезается
на призрачные пласты цвета —
камера следит за каждым поворотом,
исследует выходы, где камень защищает
воображаемый инструмент, который его подталкивает: –
«Светло-зеленовато-голубой – голубее
и насыщеннее, чем типичный аквамариновый,
зеленее, чем голубизна яиц малиновки,
голубее и бледнее, чем бирюза,
и зеленее и насыщеннее, чем голубизна берилла —
светло-зеленовато-голубой, который голубее
и бледнее, чем берилл или типичный бирюзово-голубой —
голубее и немного бледнее, чем аквамариновый».
Умозрительное использование минерала защищает
присоединение к словам от переполнения, вставляет
прожилку джаза, эмблемы цвета и преодолевает
надоедливый участок ипподрома, где слова
мчатся на своих скакунах. . . .
6
Берилл стал раздражителем, как говорят о цветовом
поле или ком-то вроде колориста или о цветовом
преобладании, поэтому бумага, на которую бы
легло стихотворение, была шероховатая с цветными вспыхивающими огоньками,
а глубина, таинственность просёлочной дороги,
на которой тени обрели покой, была необузданностью
цвета, канав и деревьев, потерявших свои очертания. Я
создала запланированную случайность, в которой цвет
вел себя как звезда.
7
Чтобы привести цвет к форме
я должна затемнить окно, где кусты
касались деликатных слов
комната повела бы себя так же
как и всё остальное в природе,
Опыт и эмоция действовали так же
как в зоне расстояния
окончания слов во флюидных каналах
создали феноменальный румянец
рассеивающий иллюзию. . . .
8
Сложное стихотворение вторгается, как аппаратура
украшая тихое здание, тик
над фасадом, пожимание плечами, подчёркнутое
колонной —
Шелли плывёт по вольному ветру,
шторм невроза мешает официальному плану,
предложенное жилище оставлено на чертёжной доске
с группами кустов, означающих истерию или,
Дневной свет лучится на неровной улице, где
невиновный успех вздыхает, клюв поэта погружается
в воздух, его маленькие крылышки вызывают лёгкое волнение,
когда кто-то спускается по лестнице
он умоляет о младенчестве,
Женщина разговаривает с блюдом, старыми вилками, среди своих
приготовлений она улыбается, тронутая историей.
В кустах прячутся щербатые, случайные свидетельства проходящей жизни.
В строгом платье домашние
заметки скручиваются в сборник, известный как стансы.
9
Невеста подняла облако, облюбовавшее её
осиновую голову, и, удаляясь от своих женихов
она схватила, как ветки, стихотворение, которое я ей передала:
«Жизнь блестит под листьями
сваленными в кучу для анонимности. . . .”
Она провела бы нас сквозь стекло к виду
загадочного холма, где замок отбрасывал тень.
10
Был сон внутри сна, а внутри
внешнего сна лежал округлый кусок белого
мрамора идеально круглой сферы.
Сновидец назвал этот мрамор, что напоминает
крупинку греческого мрамора, «Ева Нахт»,
которую вдохнул в сон деликатный
пыл ночи
Ее имя, пробуждающее ночь, стало мраморной галькой,
земля, на которой она покоилась, была берегом моря
которое накатывало на неё и меняло
ее очертания, превращая в классический мрамор, миниатюрное
создание, но совершенное в этом сне, её размер
определялся летним штормом с которым
я боролась, схватив мрамор.
Мрамор был реликвией, как и движения
природы в стихотворении. Море давало
фриз, волны – плечо, когда вложения
в символическую жизнь враждовали. В этой темноте
с щетинками, соломой, броней доспеха, гротескными
александринами возник подвижный вымысел. . . .
11
Человек называет себя Бароном, но удаляется от
своего поместья в кадмиевый желтый
ошеломляющего заката с оттенком опасения
где широкий подход к узкому тоннелю
что опахивается листвой, он сталкивается с выбором ——
у стилизованного зловещего входа он задаётся вопросом
поддержит ли его реальность, или эмпатический снег
усмирит его поиски. . . .
12
Я просеивала эти вымышленные двусмысленности
пока не наступил ясный момент
наподобие чёрного стола, где
Пришёл в движение диалог побуждающий к поиску
в памяти тонального света
освещающего экран,
Барон потускнел, поскольку расстояние блестело
чистый кувшин умноженный морозом.
На обложке фотография Александра Фролова
- Ночь становится жаркой – исп. (пер)
- Глава семьи – араб. (пер.)
- французская художница и фотограф (пер.)
- костюм – фр. (пер.)
- «Паломар» – название новеллы Итало Кальвино. Название книги многозначно: в испанском языке оно значит «голубятня», это одновременно имя главного героя и название холма в Калифорнии, на котором находится астрономическая обсерватория с одним из самых больших в мире телескопов. (пер.)
- dell’arte -. Комедия масок — итал (пер.)
- французский композитор, органист и клавесинист (1668 – 1733)
Добавить комментарий