Избранные стихотворения из книги Барбары Гест «Местоположение вещей» (1960 г.). Часть 2
Переводы с английского Александра Фролова (под ред. Александра Уланова).
Читать часть 1
Отрывок из статьи Рэйчел Блау ДюПлесси «Другое окно — жаворонок. О Барбаре Гест»:
Гест создает чрезвычайно подвижные субъектные позиции в своей работе, что она неоднократно подчеркивает в своих трудах по поэтике. Как будто все, что входит в эту работу, говорит своими собственными словами, из своих собственных миров, со своими собственными оправданиями. Причина, по которой работа Гест кажется такой странной, такой мимолетной, такой мерцающей, заключается в том, что она прислушивается (то есть, создаёт слова) ко всем источникам поэзии. Эта полисубъектность, эротизм, удивляющая привязанность и вечно подвижная эмпатия способствуют сложности в работе.
Наши стратегии чтения привязаны к бинарностям и, по крайней мере, к одной фиксированной позиции, с которой читатель может себя идентифицировать, в которой он может обитать; следовательно, часто существует определённая позиция, которую нужно отвергнуть. Эти общие места чтения часто нарушаются в стихотворении Гест. Каждая вещь, упомянутая в стихотворении Гест, каждая фраза, каждое слово (иногда кажется) получают статус объекта, который смотрит в ответ чувственным, эротическим и подвижным взглядом, стремясь войти в петлю желания и удовольствия, любопытства и исследования с другими объектами и сущностями в стихотворении. То есть всё эротизируется, но редко с каким-либо чувством понижения […]
Я думаю, что этот эротический эффект у Гест вызван тем, что Гест называет «воображением», целью, способом похвалы и вливанием силы, которую она неоднократно пробуждает. Ее последняя книга эссе о письме называется, именно «Силы воображения». Каждая вещь наделена достаточной силой (выбора языка, стилевых сдвигов, красотой слова — но никогда только красотой, как Гест интересно настаивает), и каждый отдельный элемент (часто расположенный на разных строках), кажется, отвечает другим элементам […]
Истоком (или наиболее ярким примером) этой полисубъектности у Гест вполне может быть диалог, переговоры, игра и даже «конфликт» между поэтом и стихотворением, причем стихотворение часто изображается как утверждающее свою волю. Когда поэт осознает эту «дерзость», тогда «неожиданные напряжения войдут в стихотворение».
Перевод Александра Фролова
БЕЗОПАСНЫЕ ПОЛЁТЫ
Чтобы больше не любить вкус виски
Это говорит также нет тебе
Щёголю на ветру,
Чтобы больше не хотеть зиме объяснений
Зашнуруй обувь в снегу
Без необходимости вспоминать
Чтобы больше не тащить два одеяла
На твоих плечах, чтобы больше не мёрзнуть,
Чтоб больше не притворяться, что в цветке
Есть тайна, или в земле могила,
И чтобы вода на камне больше не ранила ухо,
Извергая эти пять раскатов грома,
И чтобы не дрожать больше.
Чтобы больше не путешествовать по горам
по маленьким фермам
Больше не менялась погода и атмосфера
Не вызывала лёгкие разрывы, где сконфужены нервы,
Чтобы больше не выкрикнули твоё имя
И снова не описали твоё родимое пятно,
Чтобы больше не бояться, где течения ломают
Миниатюрную скалу под твоим каноэ,
Чтобы больше не повторять, что зеркало – вода,
Дом – бремя слабому циклону,
Ты в палатке, где исполняются обещания
И кольцо, за которое ты хватаешься, как воздушный гимнаст,
Скользит, этого больше нет.
ПЕЧАЛЬ
Мы шли вниз по узкой улице.
Стояла поздняя осень. В моем гостиничном номере
включили паровое отопление. В офисных
зданиях, в бутиках зажигали уголь
В то утро я стояла у окна
и смотрела на Тюильри1. Я плакала,
потому что желтые тюльпаны исчезли, а все дети
были в тонких пальто. Я почувствовала досадную боль,
разлившуюся по моим рукам, которые были бессильны
приказать листве распуститься или старушкам
на лестнице купить туфли, чтобы прикрыть ноги.
Потом ты взял меня за руку. Ты сказал, что любовь
была внезапным повреждением нервных окончаний,
что поразило нервные волокна и снова сделало их
новыми. Ты процитировал песню о бегущем у моря
человеке, который набрал в легкие воздух,
несколько раз обогнувший мир.
Крупица угольной пыли слетела вниз и устроилась на моём лацкане.
Свободной рукой ты быстро стер пятно.
Но знаешь ли ты, что я всегда буду носить
это пятно на груди?
СОК ЯФФЫ2
У этой оранжевой безделушки очень декадентский бумажный блеск.
Пересекая Гайд-парк, я переполняюсь
грустными мыслями о Королевском Банке Шотландии,
когда пастух окликает своих овец
и свет дня покрывает полосами мои руки.
Примулы лежат редкими группками по три,
очевидными, как заикание дурака,
когда старый король пришёл рыдать к его пруду.
и бродяги столпились
у помещения охраны
надеясь увидеть
пылающий дворец. Затем семья
села пить чай.
Леди в плаще
пытается взобраться на стену. Её слёзы,
её разбитые слёзы,
более невероятны из-за своего грохота
(при свете луны собирая груши,
Иерихонская арфа для гостей)
она услышала соединяющиеся парой музейные стулья,
увидела, как лакированные фрагменты сосуда
собираются в более тесный круг.
Реджинальд после битвы!
Что за крики для минёра, увы он потерял
ключ и не может разместить тарелку.
Серебряные приготовленные гуси покинули равнину,
никто не проталкивал олово
Мой дорогой
Пески Уэймута3 – зелёные
В ветре сухость
пепел в глазу
жалкие мертвые руки чисты
Пой припев тише
Больница колышет листвой
Для игроков
и их смеющихся дочерей, утро в сквере
яркое, воздух показывает свое лицо,
как напудренный индеец, туман
обхвачен солнцем; над затвердевающими
ломтиками дня кольцо луны
на завтра.
Корона лежит
под тортом. Они одолжили транспаранты
для гонки, и в подвальных окнах
горят белые свечи с клетчатыми верхушками. У полумесяца
египетский оттенок. Каждый – гражданский.
Булочки в духовке, сидр в зале,
приятно поет наша земля.
Кто мечется над лестницей с угрюмым взглядом в перчатке?
Это Чудесный мальчик4? Кто-то выполз из рощи?
Кто несет топор с заточенным лезвием,
не тот ли призрак поэта-лауреата под холмом?
Пленник или полчище эмигрантов?
Хэй – эмигрантской песне!
«В этой осенней двойной благодати войны
я наблюдаю, как кремовые отвесы на фасадах домов
надевают эхо стоков
и флаги избранных порталов
когда я еду на гнедом коне к Мраморной арке5
молясь чтобы тающую
кожу переплавить
в победную колонну
построенную как корабль
назначенный в Нью-Плимут6, где моя удача
(фолианты от изогнутого семени)
пустит корни на первой волне
пустит корни»
НА ПРИСТАНИ
Мы живём в порту погрузки
где чайки
и мягко обшитые буи
создают звучание Атлантики
Наш воздух запоминает рыбу
и рис и шкуры белой антилопы
спят в трюме тёмной орхидеи
куда старухи отправляли подсушить свои чёрные веки
и маленькие бронзовые мальчики вязали узлы в своих телах
пока пена и соль
отправляют в люк картины написанные густыми мазками
О Фракиец! О Финикиец!
Гавани Вергилия увиты лаврами,
но наши убежища пусты,
как твои камфорные бутылки, аромат,
дикий аромат покинул холмы
чтобы соединиться под клумбами тимьяна
и нектаром мёда, он тоже расплылся.
Быстрые реки, ваши грабежи
вымостили наши зоны, вы живы в наших сердцах
как вчера или завтра
или корабль-призрак из Афин
направляя свою закрытую барку
крича Зевс! Зевс!
когда разбивает этот пирс.
ЛЮДИ ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ
Атилла-младший из гуннов родом
Встал с восходом,
Умыл лицо
В виноградинке
И закричал, Это я
Вот я, кто
Завоюет гладко
Лихорадку
И внешний мир
С этими словами он шагнул
Через свою спальню,
На разбитое стекло взглянул
И в зеркале вздохнул,
Такой была я.
Теперь должна ли я стать
Этим единственным соприкосновением
Мужчины
И его решения
История ли я, или сюжет?
Или таково было его размышление
Так как
Его не интересовало
Ни
Искусство
Ни политика
Ни женщины
Ни даже продвижение вперёд
Я сказала что
Он был второстепенным персонажем
И его несчастье
Было не альпийским
А чрезвычайно особенным
Был ли он историей или нет?
ПРИЗЕМЛЕНИЕ
Сегодня днем я очень внимательна.
стерегу себя. Смотрю на невылупившееся
Яйцо, я – взгляд
Над яйцом, как авиатор,
Не знающий, но уверенный,
Что прибор сработает.
Ускользнувшее вовне окно
Приносит климат внутрь.
Глаз – свободен, украшен
Этим становлением.
Близкое, преобладающее, обожаемое
Внутренним, эхом звучит
В ухе. Моё сознание –
Восприимчивое. Я вижу причину
Внешнего и поэтому слышу
То, что звучит внутри.
Но ошибка вот в чем:
Зародыш расщеплён.
Не довольствуюсь глазом и сферой,
Я состязаюсь с длительным
И дрейфую к абсурду,
Супружескому, из которого
Полёт только слышится.
ИСТОРИЯ
Фрэнку О’Хара
Старина
Мы спаслись
от этого бледного холодильника
о котором ты писал
Здесь
среди ландшафтов дикой жимолости
в бумажной шляпе
Я вновь собрала
идолов
в те замёрзшие бочки
отделённые стенками
когда Церковь
Девы Марии закричала Хватит
и мы были изгнаны
Печальные
странники
мы
даже последний вдох
поэты
Ещё тот фуникулёр
был привязан верёвкой
Он мог лишь кричать
глядя вниз
того полуночного холма
Мои огни —
яркие
походка —
неправильная
твои инициалы
вырезаны на пороге
Mon Ami!7
у фуникулёра
есть нож
сбоку
Ах пусть эти соловьи пестуют нас.
АЗИАТСКОЕ КИНО
Леди твоя оранжевая спина
колышется у Фудзита8
мы все в каноэ
потягиваем легкий напиток из коры тамаринда
пока белоглазые весла
шепчут оранжевый
и синий
и тёмная стена говорит
оранжевый и синий
твоей хитрой косоглазой коже
ливня сияющего
во мраке
как огни
Гонконга заваренные
на холме
и завтра будет другая
тонкая кисть кисть потоньше
ЗАПАДНАЯ ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ УЛИЦА
для Мириам и Митчелла Иттельсон
Комната не такая белая, как можно бы предположить
(привыкнув к кубику льда
или клочку гагачьего пуха в Пекине
после того как дворец был закрыт; воины
в тонких рубашках пытались открыть дверь
они нашли сообщение, написанное прозрачными чернилами
забывая описать следы на льдинах Янцзы)
Знак Работы и Радости
перед отважной ночью, чьи плечи
покрыты первоначальными цветами
под которыми мы умираем с улыбкой
Разрешая стеклодувам утолщать бутылки
пока канделябры тают в лесу
собирая свою душевную боль
в букеты травы
И все же плетение непостоянно как эти горящие огни
когда говорят на рассвете
«художник уронил свою кисть в канал».
Итак, после этого мы отправимся на Виллу
Я включу тебе запись, когда мы в следующий раз пойдем гулять
по Центральному парку в час, когда статуи скажут «да».
ВРЕМЯ ДНЯ
Или когда я вижу матроса перед моим домом на
тротуаре
Он спешит, церковные колокола звонят:
«Хорошо!» говорит человек, который берет деньги.
Или когда две монахини входят в библиотеку, одна из них
собирается улыбнуться.
Она не думает о том, что впереди:
«Хорошо!» говорит человек, который берет деньги.
Или манекен, который открывает шкаф, полный шляп
Его предплечье поддерживает его локоть, и рука гладит
лицо, пока он выбирает:
«Хорошо!» говорит человек, который берет деньги.
Или когда ко мне обращается кто-то, кто не является рядовым
военнослужащим,
И я отвечаю, добрый день, Майор:
«Хорошо!» говорит человек, который берет деньги.
Или когда я захожу в комнату и закрываю дверь
Настал час решений, и я собираюсь
немного вздремнуть:
«Хорошо!» говорит водитель.
ГЕРОИЧЕСКИЕ ЭТАПЫ
Грейс Хартиган9
Я думала, ты исчезаешь
под отчаянными памятниками из песка
Я обнаружила, что ты опираешься на траву,
которая после зелёного благородна.
Каждое утро в солнечных лучах
к твоему столу доставляется
среди апельсинов и белых бутылок
Предмет.
Если когда-либо после того, как Валгалла провозгласит
вереницу рыцарей (обычно наблюдаемых странствующими)
это серое безмолвное пространство будет оркестровано
для их манёвров. А вон там сияет
сама по себе в голубом полумраке
непонятая Чаша.
Грандиозные перемены!
лес растет слишком высоко
(волны длиннее, нет звука)
река повернулась вспять
у камней нет мха, у них есть перья
светотень приводит к змеям.
Опасность!
где только поэты
удерживаются на дорогах крестьянами с ласковым взглядом
и вы художники
нарисовавшие эти глубокие линии на глобусах
лишены гнева и голода.
Моё кающееся я поёт, когда ты понимаешь
что это – детский сад
великанов, где растёт виноград.
Ветер – южный.
Ты напротив парка. В этой атмосфере есть крылья,
владыки, что изрыгают ветра, чтобы освежить
твой атлас.
Правители
взимали плату за проезд, прежний склон обледенел.
Теперь в воздухе Весны с листьями, позирующими над скамейками,
водопад колеблется как никогда,
Биография снимает перчатку
чтобы сбросить заботу с твоего лба.
В АМЕРИКЕ, ВРЕМЕНА ГОДА
Ты новой зимой
тянешь руки вперёд
они — иглы
солнце трепещет
сухопутный житель переводит
epine10.
Неудачный начинатель,
горевальщик сезонов,
ты бьёшь томагавком
лето
и я наклоняюсь к тебе
как мёртвая Европа
обхваченная свободными руками.
Но кто колебался бы
на этой равнине?
видя похороны травы
тусклый полдень
обкрадывает скалы,
разорванные листья
и тишина несдержанно треснула.
Кто слышит Причалы призывающие сейчас?
Это лицо
которое мы видели
под одеялом.
БЕЛЬГРЕЙВИЯ11
Я влюблена в мужчину
Который больше любит свой дом,
Чем многие интерьеры, которые, конечно, менее уникальны,
Но больше созданы для обычного восприятия,
И в отличие от тех комнат, в которых он живёт,
Не могут быть заполнены хрустальными объектами.
Есть украшенные вышивкой стулья
Сделанные в Берлине, чтобы выглядеть плетёными, очень круглые
И свет, что не рассеивается, но сгибается
Так незначительно, и скала в сумерках как колыбель
Скалы сами по себе если чуть толкнуть и можно услышать
Слабый звук когда некоторые из ветвей трещат.
В его доме много комнат
И все они подходят для прогулки.
Мильные столбы, вырезанные из мрамора,
Глыба, десять глыб, миля
Для того, кто гуляет здесь, постоянно думая,
Кто находит смысл в конце мили
И хочет схоронить свои открытия.
Я влюблена в мужчину
Который знает себя лучше чем мою юность,
Мой опыт или мою способность
Натренированную сейчас отражать его лицо
Как оправа отражает свои стёкла
Или как зеркала, филигранные, как некоторые европейские
Столицы относились к своему прошлому
Чей он живой представитель
Кто единственный нервничает из-за истории.
Я влюблена в мужчину
В этом открытом доме с окнами,
Замка́ми и балконами
В этого мужчину, который размышляет и обдумывает
Угрюмых медведей, что кувыркаются в листьях.
В саду, что таким образом избежал всех незваных гостей
Там, где все скамейки стоят
В ряд, наблюдая отдельные выходы,
Как можно предположить аудиторию
Что не может удержаться, чтобы не повернуться немного
В другие стороны, видя
Завершение себя, как увиденное со всех сторон
Я влюблена в того
Кто только среди приглашённых торопит мою речь.
В АЛЬПАХ
Куда уходит эта блуждающая синева,
Этот горизонт, который безропотно охватывает нас?
Пусть старые земли произносят свою речь,
Пусть потускневшие навесы защищают нас.
Где после войн миролюбивые львы,
Леса отдыхают от их борьбы,
Потоки с грузами на заледеневших спинах,
Это ли повод для счастья,
Что кто-то говорит после столь долгого времени,
Что рука, которую кто-то держит, ведёт далеко?
Тогда это сказка?
Это вновь открытое место, где можно мечтать
О светло-шёрстных тиграх и домах, о чьих очагах
Заботятся задержавшиеся там рыцари?
Едем в Венецию на одолженных лошадях
Воздух свободен от наших преступлений,
Любовники встречаются в трактирах наших отцов
И повсюду после сумерек следует день.
ПРОШЛОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ
Помнишь ли ты, как я,
красивое одеяние, покрывавшее
старое стихотворение?
И здесь оно лежит не совсем мёртвое,
не страдая даже, но так спокойно
бельё не шевелилось
и вся та душевная боль, путь
вода течёт в канализацию
и ты её переступаешь
иногда выкручивая пятку
зная как грязна река
под изящной чистой улицей
Ты даже можешь отказаться
поместить в неё птицу
если перья
не были достаточно влажные и окрашенные,
неприятный цвет
Холодная поверхность воды той июньской
ночью когда ты кладешь руки на радиатор
помятое твоими пальцами
всё ещё свежее то стихотворение
из его сбивающего с толку года
Подойди сейчас к нему поближе
и послушай, разве ты не слышишь
На обложке фотография Александра Фролова.
Telegram-канал автора
- Общественный парк в центре Парижа между площадью Согласия, улицей Риволи, Лувром и Сеной (пер.)
- Апельсиновый напиток с высоким содержанием витаминов, по низкой цене, бутилированный, его пьют в Великобритании. По имени Яффы — города в Израиле (пер)
- Город в графстве Дорсет в Юго-Западной Англии (пер.)
- Пьеса австралийского драматурга Луи Новра (пер.)
- Один из входов в лондонский Гайд-парк (пер)
- Город и порт на западном побережье Острова Северный Новой Зеландии (пер)
- Мой друг — фр. (пер)
- Французский живописец и график парижской школы (пер.)
- Американская художница абстрактного экспрессионизма (пер)
- Терновник, шип — фр. (пер)
- Район Вестминстера в Лондоне (пер)
Добавить комментарий