перевод с английского Руслана Миронова
фрагмент из РОЗМАРИ УОЛДРОП, 1935-
Поэзия – это когда не о чем говорить, и мы говорим:
мы ничем не владеем.
– Джон Кейдж
ПРОШЛОЕ, ЕСЛИ ВНИМАТЕЛЬНО ПРИСМОТРЕТЬСЯ.
Не зеленые горы, окруженные сильным чувством. Скорее, чрезмерная резкость тумана, чем немецкие вирши. Интервал превзойден.
У меня не было бабушки с дедушкой. Мама мне рассказала об этом за несколько месяцев до того, как умерла. А потом разрыдалась.
СМОТРЕТЬ НА СНИМОК ПЕЙЗАЖА ПРОЩЕ, ЧЕМ НА ПЕЙЗАЖ.
Сепия как подспорье памяти. На коленях, на стуле, на трехколесном велосипеде, на санках, на склоне, на лыжах. Рядом с рождественской елкой, велосипедом, бассейном, мостиком, кактусом в кадке, мотоциклом отца, тачкой, моими сестрами. Я намываю (топлю?) кукол в ванной, глажу черно-белую кошку, бросаюсь снежками. Я держу в руках свою лупоглазую куклу, Тряпичную Энн, но мужского пола, с большими закатывающимися глазами. На фото не видно, что куклу назвали Улли (мое имя, если бы я была парнем).
Я БЫЛА ЕДИНСТВЕННЫМ РЕБЕНКОМ
пусть и носила обноски, доставшиеся мне от сестер. В основном это были широкие платья, без пояса. Источник горьких обид. Мальчишкам завидовала, поскольку в штанах у них были карманы.
Снегом заметало балкон. Железная печь докрасна раскалялась.
Отец сказал, я ращу кактусы и дочерей.
Сопряженье пытливости с прямохождением для процветания.
Я научилась шнуровать свою обувь, плавать, кататься на велосипеде.
Ромашки по пояс. Стрекотанье цикад. Ласточки заняли телефонные линии. Стыковка булыжных камней на фоне более непостижимых событий.
Отец рассказывал сказки об отравленных яблоках, покуда мамина тень становилась длиннее.
Годы спустя после моего пробуждения слова из этого сна наводняют мое долгое детство.
Может ли ребенок родиться не от матери, а от кого-то другого?
Любая пощечина открывала лицо, о котором я и не подозревала.
ДЛЯ СПРАВКИ:
Я родилась в Германия 24 августа 1935 года, в Китцингене на Майне, в семье школьного учителя Йозефа Зебальда и Фридерики, в девичестве Вольгемут. Мои сестры-близняшки Аннели и Дорле родились на 9 лет раньше, в 1926 году.
ПО РАДИО ГИТЛЕР, ЗА НИМ ЛЕГАР.
Этот голос я помню. Я услышала его снова годы спустя, услышала его истерические нотки в голосе американского проповедника. Это было в 1959 году, на общем собрании в лагере, в Иллинойсе, куда привела меня моя новая свекровь. Чтобы очистить меня от миазмов католицизма. Этот голос меня напугал. Палатка мне показалась местом нацистского сбора, где люди готовы несмотря ни на что исполнить приказ проповедника. Кит1 вывел меня из состояния паники: в корзине для пожертвований не было ни одной купюры дороже доллара!
ВОЙНА ПРОЗВУЧАЛА ПО РАДИО РАНЬШЕ, ЧЕМ Я УСПЕЛА.
ЧТО-ЛИБО НАЦАРАПАТЬ НА МЕЛОВОЙ ДОСКЕ.
Я вижу, как мы сидим вокруг плетеного столика с включенным радио, отец, мать, и я у нее коленях. Она говорит: «Эта война закончится через четыре недели. Наш лидер этим займется». Возможно, это было сказано позже, с насмешкой. Фразу die kochende Volksseele, «душа народа вскипает», я прочла позже. Шел 1939 год. Мне было четыре года, и я с нетерпением ожидала начала занятий в школе. Играла в школу с сестринским ранцем и бесхозными книгами. Еще одно фото.
МОЙ ПЕРВЫЙ ШКОЛЬНЫЙ ДЕНЬ, СЕНТЯБРЬ 1941 ГОДА, КЛАССНЫЙ ДЕНЬ.
Меня учили. Нацистский привет, флейта. Как прочно усвоены былые теории. Я уже овладела бумагой, ручкой, чернилами. Да, я сказала, я здесь. Несмотря на то, что директор школы был рычащим чудовищем, которое било детей по ладоням тростью, хрипело, лицо его непомерно краснело, как при приступе астмы. И все же тревожный испуг вошел в язык как родной. Лунный календарь сменился на солнечный.
ВОЙНА, КАК ПОВЕРХНОСТЬ, НА КОТОРОЙ ВОЗМОЖНА ЖИЗНЬ.
Мужчины все были старыми. Вся обувь была тесна. Холод сквозил сквозь любую щель. Униформа менялась с бешеной скоростью. Мама выпячивает свой подбородок с дополнительной яростью. Изучая продуктовые карточки, скучая по кофе. По ночам город уступал темноте, словно электричества никогда не существовало. Я не понимала многих вещей. Война, как возможное объяснение. Не дающее мне возможности имитировать детство. Мама, рыдала я, безнадежно. Дома зимой на глаза было натянуто шерстяное. При звуке сирены все побежали в подвал.
В ФЕВРАЛЕ 1943 ГОДА,
Я зарылась в кучу картошки, когда земля затряслась. Все молились. Когда мы выбрались из подвала, ни улиц, ни стоящих рядами домов, уже не было. Вместо этого горы щебня, воронки, цемент, камни, обломки стен, щербатый пустырь, воздух, наполненный пылью. Пара домов устояли. Они смотрелись нелепо, несообразно их вере в нерушимость границ и недвусмысленность линий. Мама поспешно вернула меня в нашу квартиру и принялась латать разбитые окна. Отец откапывал трупы и поздно пришел.
Это было первое радикальное изменение в моем мире. В 1945 году последовала вторая, не вполне ницшеанская переоценка всех ценностей. «Наш лидер» превратился в «преступника», «враги» превратились в «друзей», «капитуляция» – в «освобождение». Все оказалось глубже. И годы ушли на то, чтобы осознать.
Поэзию я понимала как способ создания мира. Конечно же, мир не является данностью, даже если и занимает неба все больше. Создание встречного мира, не лучшего, но другого.
После этой бомбежки никто не подумал бы укрываться в подвале. Лучше принять ее на открытом месте и сразу же умереть. Лучше при первых сигналах тревоги вскочить на велосипеды и отправиться в лес. Или залечь в канаве под рев самолетов.
Учеба закончилась. Мы, дети, отбились от рук. Руины стали нашими замками. В условиях потаенного ужаса, что в наших воображаемых подземельях мы обнаружим взаправдашние тела.
УГЛУБЛЕННАЯ ПЛОТНОСТЬ
Стоит ли мне беспокоиться, что мысль в моих фразах почти никогда не присутствует полностью ни в один момент времени? Не говоря уже о любви, в моей жизни? Даже кожа моя не имеет конкретной формы в отсутствие прикосновений. Одежда?
Похоже, что бурый туман постепенно сгущается. Из-за лесных пожаров?
Мои чувства к тебе, вероятно, струятся (подобно трафику?) где-то под кожей. Хочу, чтоб они прорывались сквозь поры и касались тебя. Нанося такие мелкие раны, чтобы ты и не знал, что тебя убивает?
Подобно тому как слово может пронзить? По причине того, что его случалось использовать в твоей жизни? Ибо оно вырывается из пучины колодца? Потому что война следует за открытыми ртами?
Ты никогда не находишься передо мной, как какой-то объект. И когда я пытаюсь обнять тебя сбоку, мелодия ускользает, оставляя отдельно взятую ноту. Наподобие отблеска в изворотливом зеркале? Проникающей между швов моего акцента фонемы?
Что мне остается, кроме как разрешить своим мыслям бродить по полям в окрестностях слова. Подобно тому как мое желание пробегает по телу? Это мы называем значением слова, ибо мы не можем коснуться грунтовых вод как-то иначе.
Учиняем ли мы объект, когда учиняем любовь? Верим ли в то, что он устоит перед нами и позволит за собой наблюдать?
Наверное, недостаточно просто взглянуть на поверхность, которую я люблю. Или смежные части.
Пять стихотворений из ВОСПРОИЗВЕДЕНИЯ ОЧЕРТАНИЙ
Ты сказал мне – все, чем не пользуются, теряет свой смысл, и измерил мне температуру, которую я хотела попридержать для более трудного дня. В зеркале каждый вечер одно и то же лицо, чуть более обветшалое, платье, которое слишком долго носили. Луна пребывала на холоде, где неугомонный, озлобленный ветер, казалось, менял расположение кленов. Я ожидала упреков за то, что упомянула слово любовь, но ты всего лишь обвинил меня в краже карандаша, и печаль улетучилась за компанию с чувством. Обхватив голову руками, ты устроил настоящую церемонию, ибо, как ты сказал, она не могла содержаться сама в себе.
Чтобы понять природу языка, ты принялся рисовать, полагая, что закономерность отсылок станет заметной, как только ты сможешь урегулировать споры между точкой, линией, цветом. Дым на полях моего дыхания отвлек меня от скольжения слов по шкале значимости. Я ждала пламени, перехода от точки зрения к миру. На рассвете, измученный, ты забрался в постель, предостерегая меня от сквозных выводов по слепому холсту. Я рискнула предположить, что линия может изобразить башню, устремленную в небо, или, напротив, ниспадающий дождь. Ты ответил, что мир по-любому занимал слишком много пространства.
На первый взгляд, это было совсем не похоже на изображение твоего тела. Точно так же, как подступающий с моря туман, укрывающий, а потом обнажающий поверхность реки, не казался чем-нибудь экстремальным. Я нашла оправдание твоей нерешительности, поскольку считала, что ты собираешься подчинить себе все, что не обесценено орфографическими ошибками. Потом я заметила, что ты пробуешь опереться на авторитет пропущенных слов, стену на самом краю вселенной. Но я знала, хоть было не просто представить себе даже малую часть той дистанции, что она продолжалась, по крайней мере пока оставалась возможность убежать от опасности, где две женщины были отвергнуты с опозданием. Ни слова, ни тщательность предложений, ты говорил, не остановят неуклонное ускорение прошлого.
Раз уж улицы были пусты спозаранку, я расширяла пробелы между словами, чтобы улыбка смогла отразиться от эмали часов, что на башне. Опаздывать – одно из моих сущностных свойств. Невозможно представить, чтобы я им не обладала, и даже во время отпуска я не лишаю себя его преимуществ. И все же, я не припомню случая, чтобы бы я не пыталась скрыть это за определенной гримасой, сделав вид, что у меня перехватило дыхание. Небо меняло оттенки от нерешительного до резкого, что не вязалось с каким-то определенным цветом или живой картиной. Атмосфера, определенно дождливая, готовая задернуть свой занавес перед моими клаузулами и конъюнкциями. Но что если я переборщила с пробелами, чтобы дотянуться до очередного слова и тишины?
Туман был недостаточно плотным, чтобы утаивать то, на что мне не хотелось смотреть, и анализ не выявил нашей внутренней схожести. Когда ты достал из кармана нож и воткнул себе прямо в плечо, ты не сказал мне, что законы природы, неспособные объяснить этот мир, все еще связаны с ним его скрепами. Безветрие, неподвижные ветки вокруг скамейки, подмостки тьмы. Из твоей раны вытекло несколько капель крови. Я начала отсасывать их, ибо язык – это часть человеческого организма, жизнь которого может закончится резким, насильственным приговором или благоразумно продлиться на осень и зиму, не менее сложная, чем совокупность открытых скобок от неправильного поворота до потрясения от осознания наших личных желаний.
ФОРМА ЗАПАЗДЫВАНИЯ
Lyn Hejinian, 1941-2024
В терках зеленых имен и желтых чувственных восприятий с мыслью и чувством. Самовитая вещь преодолевает язык. И, все же, возможная лишь в языке. Не будучи материальной, может ли, тем не менее, располагаться в предложении рядом?
Забронзовевшие кони, ты написала, случайная встреча, возможное замешательство, мысли перед немыслимым, на примере весны перед жестокостью, лисохвост, пара носков, не особо просторных.
Исходят ли наши поступки – или это были слова – от нас самих или слетаются словно птицы, преумножая мгновение. Но не теперь, когда ты не ответишь.
Как именно телу напоминать о себе, разверстыми линиями, метонимическим беспокойством, зеркалом на затылке? Произносимое может остаться невысказанным в отношении сказанного, но все же притягивает. Сила тяжести или слезы.
Светило подчеркивало, ты написала, не заостряя, связь, металлической стружки, перьев, ежа, половины яйца, тучи, контекста, взмыло, и запропало на западе.
Слова источенные словно узлы, оперативно распущенные. Пылинки, глаза, соседи, лучи, долевое участие, оружие массового поражения.
Мы не просто слышали все, мы все еще не способны удостовериться в протяженности береговой черты протяженностью нашей линейки. Дикие лошади рассекают равнины.
Китайские, ветряные, ты написала, мельницы, парашюты, персона, досада, белая занавеска на штанге, полнолуние, омраченное жизнью, пока та продолжается.
Словно субъект, в стороне от всего постороннего становящийся безнадежно отстойным, строчка живет своим остранением, паузой или же розой. Затем отношения привычных потерь смещаются в рамках той же обшивки.
Мерило планетарной системы. И пусть познаваемое теряется в познанном, суть женщины – стимул, скорость, если не место, пускай даже свист в ушах.
Научившись печатать, ты написала, одеяла, свиньи, каменщик, одинокий в предгорье, лесной пожар, перепалки из центра, заштатное местоимение, мгновение, стало быть, желтое, прелестнейший диссонанс.
March 26, 2025
На обложке: коллаж Сергея Хана
Добавить комментарий