Существует то, что представляется мне минимально возможными формами, существует также выделка экстраформы (работа по сопряжению крючьев, звеньев, «une barre d’attache pour relier le discours»1 – Колобер), в ее процессе я стремлюсь к некоторому синтезу <утверждения о возможности> материальной субстанции, не обладающей протяженностью. Поэзия дарит невозможные в других ситуациях переживания приближенности и связанности. Думаю, что, независимо от предпринимаемых ограничительных попыток, мои тексты приобретают характер притчевости, с пафосом: «Соединяй!». Кроме того, для меня важно соотношение значащих и незначащих строк. Действительно интересную задачку предложил своей аудитории Льюис Кэролл (предисловие к роману «Сильвия и Бруно»):
«Этот род литературы получил весьма подходящее название «вода», или «набивка», — его уместно растолковать как «то, что все могут писать, но никто — читать». Не отважусь на заявление, будто предлагаемая книга вовсе лишена писанины подобного рода; время от времени, стремясь поместить какую-нибудь сценку в подходящее место, я вынужден был восполнять страницу двумя-тремя побочными линиями; однако честно могу сказать, что делал такие вставки не чаще, чем в самых необходимых случаях.
Мои читатели, возможно, найдут развлечение в собственных попытках обнаружить на той или иной странице эту самую «воду» в развитии сюжета. Например, готовя гранки, я заметил, что отрывок, ныне занимающий страницы с начала … до середины …, оказался на три строки короче. Я восполнил недостаток, но не вставкой слова туда и слова сюда, а дописав три следующие одна за другой строчки. Интересно, смогут ли мои читатели догадаться, в каком месте?»
Я солидарен с мэтром в его высоконравственном требовании к себе: идти кратчайшей дорогой, не сворачивая дальше обеспечения необходимых мотивировок (в данном случае – для перехода от строфы А к строфе Б), однако, увы, судя по всему, каждый мой следующий текст будет становиться только объемнее. Формы (как они даны в активной памяти) взаимно отдаляются (хорошо, что, по крайней мере инкубационный период их жизни истек, и долгие месяцы подготовительных фаз позади). Чистая связь утопична. Неминуемо остается необходимым набить неплотно прилегающие сочленения наполнителем, имеющим только лингвистическую (в том числе фонетическую) ценность; хотел бы вежливо указать на это читателю (с прибавкой – и интертекстуальную: нередко такой материал вынужденно имеет природу мостика, переброшенного на другой элемент авторского корпуса).
Конкретно эта поэма родилась из пары голословных утверждений: кинематограф и прочие машины восприятия не воспроизводят движение, но производят его (я ориентировался на (возможно, сфабрикованный) ранний опыт: после первого (сохранившегося) аффективно переживавшегося фильмического показа, мои воспоминания обрели длительность (до этого – моментальные срезы); и второе: Древний Египет и Древняя Гренландия – одно и то же место. Я постарался выжать из сих пролегоменов более продуктивные выводы. Осмелился не брать ничего из снов и разговоров, только из книжек (но брал из снов, перекочевавших в книжки). Одним предложением: рисуется формула пространства; первый взрыв; персонажи двух типов (осознающие медиализированность мира и нет, первые переживают семейную драму, вторые – подобие мистерии) странствуют по его коридорам в поисках времени: пространства, выраженного иной формулой; второй взрыв. Через 500 лет какой-нибудь их дальний потомок с горько-мутным коктейлем в мозгу, гуляя по Лондону, увидит то, чего никогда не могло быть.
Артём Белов
ДЕМЕДИАЛИЗАЦИЯ.
посвящается Ксюшечке
Обрубок, его геометрия,
«итак» рамки.
кино, создав движение как таковое,
поместило его в начало меня.
Позволив даже не знать, что
такое действие, что такое свершение.
они (персонажи) идут по лесу,
не важно какой долг выполняя.
Вольтметры торчком, термометры.
стертые направления. пенные стыки,
разницы между формой и топологией
– портретной решеткой
эпохи кукол (вроде, 18 в.),
ее прекурсором, и (?).
Высшая точка, концентры,
по которым осуществляется
décréation общего плана
торным путем сбора устриц,
и далее – по аналогии.
«Затем» – осаленная вода,
крепко подернутая (sic!) криотурбацией;
– поостережемся декодировать –
скрежещущие на своем рои друмлинов
(редкий случай: припасших под
рифленым мороком
волн м-во мягких тканей
– North Dakota);
отцветающий пульсом дерн
верхнеземельного младошотландского черепа
(там прошли годы его ученичества)
и полые два масабьеля
(подмножество?
надмножество?):
ласточкины гнезда <–> стамбсводы,
верхнее полушарие шарм-отеля
сообщается с другими самыми
удаленными гостиницами мира,
об этом догадывались и
нефараоны на google.maps;
спины лоснящихся фагров;
итальянскую телеведущую;
настенные часики, разросшиеся за границы стенки;
короче, ассамбляж гневоточий,
сосуществующих в расстояниях.
Называемая многоплановость. Она моргает
– до чего отреагировали
канализационный люк кадра –
– тикерами excess meaning
– тикерами цвета.
Если Единое организовано как деревья
– это пристойный стартер
(мой шатобриан в шезлонге?
лежаке? не до механизма спинки),
но баюкали ли тиснение итальянки
каскады точеных, удручающих,
какими они бывают только в миражах, кипарисов?
(Ими побрезговал Чимабуэ).
Нет, то ракорды флотилий диких груш, смахивающих на дубы.
Гомеопатической близости родственники. Их поместье
(так можно говорить ретроспективно).
То, что манкирует политическую обстановку,
то, что инициирует зоотропный выброс
витрины рождественского базара
– вермонтского, выпархивающего «сейчас», или любого.
Изнутри лонгитюдно гоняли Фейада,
снаружи – лезвие гильотины;
на крыше потоки электровнимания распределял
Питон 357 или другой эвфемизм для громоотвода.
И когда в 1961 году ураган Хэтти
сотворил это с Бельмопаном;
Лейбниц задумался о теодицее, иные,
моноподиальные, диподиальные, x-подиальные, проповедовали;
тягло линейной перспективы Альберти, коей
выстраивался Нью-Йорк, вышло из строя,
высвободились ереси кинокадра;
в изготовленных похищенными
сталинскими архитекторами небоскребах
мумии глянули поверх очков;
и малютка Мелани Гриффит захныкала;
и я проснулся под прокуренный кашель
лопающихся колод нитропленки.
Через 10⁻³³ секунд в эпицентре
упомянутый потухший очаг
и потертое кресло, дряхлеющее у него,
как один портрет Тинторетто;
я задохнулся, когда время
сублимировало в физическом смысле
и писать о нем стало нельзя;
фистула – пропозиция:
«Чем ближе к магнитному полюсу, тем <>»,
и даже выдуманный сюжет.
Анонимные лесные братья параллельно с этим
трансмигрировали на Фейада
и ведущую, в дурмане взрывной волны
она видела поначалу брыжи львов,
греющихся у камней, их раздвоенные языки,
«zioni», въевшиеся в пазы древесины,
осадку в мергель промежуточного корпуса
отправного вокзала, откуда террони
<> пробиваться в Сицилию.
«Потом» – пневмоторакс,
окончательное впечатывание в
балюстраду из несмываемых втулок экрана;
иначе – маскировочную каминную вязь,
говорящую на наречии фестонов,
типа светящуюся, говорящую именно с нами;
бинты туалетной бумаги
– порванные дорожные ограждения, склон;
и Citroën DS, и Concorde на дне {озера Tahoe},
и усмехающаяся рыжая голова Буало2
наверху, не считающая произошедшее за событие.
Второго значимого фараона звали
Крокодил, первого – Конкатенатор.
у них еще не хватало интеллектуальных
способностей, чтобы подчинить Сахару.
«Оганквит – Аугсбург – Тактояктук».
< > поднялся к угадывающемуся
дождю, развернул гепардовый, читается
«леопардовый» зонт, выдохнул, <> ловить
крап на крап, даже пробовал не-телефонировать.
«Теперь» он в аду, позвякивающее ущелье без ничего.
Изолинии устриц. Так началось время.
Был ночной вызов, великанский пункт
экскоммуникации, исковерканный
благодаря переносу текстур <>
видеопроцессоры меньшей мощности.
С трубкой в руке не видно, что ты на острове,
не то – выплевывая ноту покаяния
в выведенную стому пневмопочты,
разглаживающую от столба горы
дивный флерон подобострастия
на ватиновом одеяле воздуха.
«Любой корабль определяется отношениями переборок»,
garçon из гостиницы «End of the road»
отпросился ему помогать;
и снабдил непрошенными
уточнениями арт-среды Юкона:
Kwanlin Dün Cultural Centre,
lanternes chinoises de l’huile de cachalot
partout comme des bactéries3,
неоэкспрессионизм, удобренный анимизмом;
Yukon artists @ work,
фрагмент аквапарка строфы №13,
перенастроенный генератор различий,
ощущения связанности с водой,
двухпроцентным раствором мочи,
тайваньским пластиком изымаются
как восстановление колонизаторского
прошлого или <>; Всё в Уайтхорсе.
Музей тракторов. Музей запеканок.
Dennis Shorty Fine Art Gallery and Accommodations;
реднеки – нет! – силуэты без узлоследов;
приезжающие теряют 500 лет памяти,
мы в Киргизии или Заире, и
аэропорт украсили под космодром, и
альтернативная история
расправляется с природой, и
плесень на притолоках
и кромочках облицовки
стимулирует чинопочитание,
удвоенные чаевые; <> и
И он снарядился, он индивидуировался,
он обозрел распущенные боскеты льдинок
прямо по курсу, дрейфующие птифуры
с морошковой, т.е. бледноватой
(моржей переклинило) помадкой;
он перекинул (по наиболее простой
для воображения траектории) ногу
через армоцементный бок верблюжонка;
блоха соскользнула к задней луке седла (гакоборту),
фараон отвязал нитяную последовательность
из левитирующих мётел (см. строфу 4) от кнехта,
спустил <> Our lady of Lourdes <>
и вышел в море Баффина.
Никто не придумал более чем одно
слово для обозначения снега.
И terrablizza окунается в салон
метазнаком (нечто обнажается).
(нечто обнажается).
Гляциосемиология:
зайца-беляка {следы},
петлять, {иглу}, {каталоги},
{розетка}, {Париж},
кабаньи экскременты,
лосиные экскременты,
читать по хвое, что дерево умерло,
читать по кожным заболеваниям,
колотью в желудке, разжатости
предметных контуров, что пленка порвана.
Вместо рук снежколепы, их прекрасная
кабинетная практика;
их услужливая потенциальность. Еж из снега.
Медведь из снега.
Локальный гренландский рынок одежды {сейчас}.
| Глетчерные пределы,
и он адаптируется,
он чешется,
поправляет охотничью куртку,
любуется заячьей тушкой,
снова изучает ушные раковины
как послеобразы времени;
сохнет;
в этих рамках – влажнеет,
представляя грядущую
встречу
с пожухшим ежегодным бюрократом
(облачная бюрократия из <>).
Пристегивается, давит акселератор,
удерживает цель,
давит стройные маквисы (sic!)
Баб-эль-Мандемского пролива.
| Филиалы эвалюации власти близ
современного Адена
(или, вернее, Джаара);
почвенные горизонты кинуты в половодье (sic!);
| На обратном <> откипает,
бестолково пялится в
<>ковое зеркало заднего вида –
небесный артефакт а-ля Инфанте
с шильдиком «Objects in < >
are more controversial than they appear»,
и в нем отражаются рекогносцирующие
птички, слетающиеся на журфикс
(пастись в глазницах):
экстракампинные крачки,
полуэкстракампинные кречеты,
галдящие тупики
(они – это угол).
Угол West Belmont и North Ridgeway, Чикаго.
Фараон Харпадон, функционально
являющийся пенультьемой, во френче
и с усиками на английский манер,
которыми сэманировали мои деревья,
сел на экспресс Акранес – Гардюр
(почти такой же быстрый, как датский).
<…> углубился в Origo Gentis Langobardorum4
и на его лицо наложилось
на мгновение лицо Хлодвига5.
Окно: облака, овцы, еще десять слогов;
один из них – точь-в-точь модель (торт)
замка Хетцендорф (Вена),
подаренного однажды через слугу
Хичкоком малышке Мелани Гриффит
(она возопила: почему не Хофбург или,
на худой конец, Амалиенборг?)
И там, как второе оборачивающее
нас покрывало, стелется
заливное газовое платье принцессы6,
обожавшей объедки, застрявшие
между зубами Раймона Пуанкаре7.
Вагон-ресторан
{вероятно, между
Бельгардом и Бокером,
но все же ближе
к Бельгарду, чем к Бокеру}
излучина Хваль-фьорда
{…}, озеро Клейварватн8,
бесконечное само по себе,
но кадрируемое дорожной
разметкой, маркировкой
геотермальных источников,
помечиванием желаний
задолго до их осознания.
Опустили метки,
станция Коупавагюр
опустила биссектрису,
для нее эта нижняя сторона
– тупик шире обычного,
и, уткнувшись носом,
втянул переэкспонирование,
свет вслепую пробирается
вдоль стены, не имея доступа
к заисландью,
стыкуется с медиа-машиной,
большим зверем,
его столько, что (?)
фата-моргана?
эффект Новой Земли?
Если так, то вижу: на востоке отвесно
встает действительное озеро,
но главным образом
– его медиа-присутствие.
Ресторан-каюта, снова плывет,
как son père, и как son père,
и как son père, и как son père,
<…>, но уже не эвалюировать
(все смешалось);
определяется переборкой
и прободается муконазальным ножом,
высунутым из ножен пазухи,
спекулятивный корабль смерти,
запах стынущего cogito
на косогорах, сплющенных до лощин,
поросших асфоделями, не внесенными
в сельскохозяйственные каталоги,
и жестяными руинами
консервных банок,
поклонами – отожрать
болт со шпалы;
дать Фейаду отодрать дух от тела.
Чернила пескоструятся на бланк
строго в настоящем (62-й год) времени,
чему обучились,
попутчик с внешностью
истого князя (разорившегося),
сухощавый и жилистый,
протягивает божоле,
космами рта: «
«Damals» собаки
ели людей. Тот партикль,
в который «damals» не имели
возможности вбить вакцину,
высился, что значит, он не касался
нижней поверхности этого <> {a};
Я проклят! «Сейчас» я представил
это как пространство, дизъюнктивный ареал
из круглых, словно бирдекели,
купирующие постав {a} в линзу,
хроматических страт.
Детство цвета паслёна прошло
в баталиях, часто
– у дверей столовой
для групп населения в риске;
победителю, но иногда и проигравшему,
выписывали плошку перлового супа;
как поэты заканчивают строку,
так эти крупинки тоже кончались,
отторгнутые смертью органы,
(но в прошлом году,
такие доносятся слухи, возобновились
окончательно на смежном континенте),
и я принимался пить чистый бульон;
«теперь» я (раз в неделю) ем
вкуснейший луковый суп {врет},
«теперь» (два раза в неделю)
я кушаю пряный мальдивский супчик {врет};
любое изображение злака,
сырого/вареного
– перловка; просо,
отсылало к ожесточенному
кровопролитию, развернувшемуся
вокруг пшеничных полей,
в нем умирал «тогда» мой отец
{династия прервалась};
ландскнехты, мы горбились
под орифламмой (sic!),
или, если угодно,
Андреевским крестом проса,
нас сцапали по кафе
и выслали «защищать»,
ползать в траншеях.
Ты спрашиваешь, чем было время?
(я не знал, но мы знали).
Оно шло и измерялось
количеством не событий,
но движущихся вещей.
Даже не так, количеством
пропущенной через организм еды;
портальные краны
проворачивают фарш причинности
и ссуживают мне крошки;
это и был мой Тимбукту».
Тускло поблескивающие прогулочные
рельсы мозга; маслянистый душок
скумпии, и, кажется, мирта;
реконструкторские леса
скорее преграждают,
чем направляют путь,
превращая брассери в знак препинания
(яркий пример:
люнебургская водонапорная башня,
или ее, в двойной экспозиции,
недоартикулированная товарка
у заброшенной лесопильни
в Духовщинском районе,
змеиная кожура в гнезде аиста,
пике змеюки, ее танго на девяти метрах,
и хромофагический хряст,
<> счесть
птиц мнимостями обедненной
стадии мира)
средствами отстёгнутости
от вторичной реальности,
но все же соотнося с ней незримо;
жидкокристаллическая клякса
магнитной стружки
криволинейно проталкивается
жухло-жёлтым ногтем
от Rue Théophraste Renaudot
до Rue de l’Odéon
и спрыгивает с моста Мирабо на
Lettres d’amour (Fr. Th9., 2001),
j’ai essayé le livre
sur l’histoire des églises,
преимущественно анабаптистских,
но très ennuyé10 и т. д.
– исповедуется глыба, бывшая Харпадоном,
пищит от сострадания,
и re-escribe (лат.) завещание
с учётом новоявленного наследника;
династия переходит в 000;
клякса (от/с)жимается, что дано здесь
как шестибалльная качка,
соленые пиксели брызг высыхают
на равномерной заливке
лица экс-фараона; сквозь
вентральную грыжу иллюминатора,
получившую обоснование течением
самого текста, как если бы гением
волшебного капитана, проглядывает
индексированная «самой высокой
водной горкой в Европе»
стайка резвящихся перистых ламантинов,
те штабеля, что отвечали
за семему Хетцендорфа,
при повороте и сломе
персистенции восприятия,
обращаются в деньрождественский торт-гроб;
их партнеры по играм кажут
неузнанный, что неудивительно
(до ремедиализации Асуанской стелы
500 лет), иероглиф из ДюПлесси,
пере(с)борки абдоминапластически и возвратно
запираются, предуславливая разгерметизацию.
Входная группа Des Deux Moulins,
а может – Les Deux Magots
– что-нибудь левобережное;
атакованная чайками рассветная площадь,
глыба, бывшая Мелани Гриффит в жакете
и с сигареткой, в преддверии показа мод от Chanel
она фланирует по Латинскому кварталу.
И на Île Saint-Louis, где особнячок Бодлера,
<> его «трифории» некто с лицом Адольфа Лооса,
цивилизации, в холодном ансамбле глаз
– телемост на остров Бедлоу11.
Один седобородый старик
требовал от Адольфа (и от меня),
чтобы мы фотографировали скульптуры
минимум с трех ракурсов,
впоследствии – описывали,
но отныне его указания
не работают: и с натяжкой не статуя:
рябящие чешуи яблоневых крон,
системы катапультирования
в ореховой скорлупе; исчезальники /
интервалы между строками,
– как ни назови:
то, за чем Трамп рыпнулся на Гренландию,
то, что с этого момента в сердце его империи
разъедает –«– грядущее –»– и –«– минувшее –»–, вспыхивает,
тлеет, семенит пятьюдесятью крылами
по невидимым граням;
и оставшееся от тел
Мелани, убившего себя Лооса, многих других,
тоже рвется по прохудившемуся
за последние годы автодублёру
к каминной решетке
избранных ног, пепелиться.
На обложке: «翔景設計工作室 — 光夢遊離 — A003.jpg» by 準建築人手札網站 Forgemind ArchiMedia
Лицензия: CC BY 2.0
- крепеж строки, чтобы соединить речь
- Никола Буало, поэт-классицист
- китайские фонарики кашалотовой ворвани повсюду, словно микробы (безглагольное предложение)
- источник седьмого века по истории лангобардов
- не лангобард, король франков
- Матильда Австрийская
- Belle France
- оба топонима – на северо-западе Исландии
- Friedgard Thoma
- я пробовал книгу по истории церквей / очень скучал (коряво в оригинале)
- сейчас называется островом Свободы, на нем расположена одноименная статуя.
Добавить комментарий