Алексей Чудиновских
* * *
Ты берёшь нарезанный хлеб и говоришь, что каждый кусок — это кадр из твоего фильма. Самый большой намазываешь нутеллой и выбираешь слова для интертитра. 1) Расторхуй это всё! 2) Aus dem Nichts. 3) Скажи мне: Скажи мне. Только не-здесь лестница-гусеница в твоё сердце прорывается бабочкой Lullaby.mp3 Наше лекарство лежит на причале, а на дне чашки кофе ёж занесён в красную книгу. Ты пересказываешь мне свой сценарий: 1) желторогая блямба-лицо раздавленого ангела из соска мёртвой собаки пьёт молоко; 2) у входа в метро из-за насилия и Träume она не говорит ничего-это; 3) жар нежных за экраном телом прибит к черепахе; 4) Железная Акула Лотреамона совокупляется с Истребителем Овец. Наш незатейливый разговор заканчивается между жизнью и смертью в Стране приливов. Ты чистишь апельсин, синий как Земля, а я рисую зубочисткой декорацию для твоего фильма на куске вишнёвого пирога.
* * *
Этот мир Пропп и Ошиб Киже К как неделя скидок после закрытия. Я не солгалсны, и ты цитируешь пост-чудо матери?и, будто славам требуются органы опеки. Я же просто их пропускаю. У меня Костюченко вместо сахара и виногр?ад на летающей тарелке Сваровского. Трижды в день по 300 мг в комнате.mov окна лопаются, как мыльные пузыри. Книги с духовным оружием подпирают диван, иначе, когда Кил?кеев приведёт Russy Riot, мне снова лезть в петлю времени. Срань господня, нет, спасибо, я не голодный. Но в то же время у меня не хватает т?ела. И я на самом деле не думаю, что минус пропущеного слова в его окружении. Это как голова черепахи в панцире. Или сказка без героя с жёлтым ценником по цене свободного времени. 7% После покупки в Фаланстере Слава танцует Красивую работу Дени Лавана. Её мир.mir и есть есть есть пропущенное слово о человеке после закрытия окон.
* * *
Через прозрачное ничего не видно. Глитчи прилетели. Три-четыре. Солнце лайкает тень тревожности. Выдох на шесть. Стены стёрты горизонтом космоса. В целом всё збс, только нам реально не хватает денег. Нужна ещё одна подработка. Я и стал ходить на собеседования во сне. Зелдокс, мелатонин. Вахта. Поехали! Оказавшись нездесь каждый раз к языку нужно подключать электрический ток. Чтобы неговорить. Две клеммы как со- и гласные слова — и меня взяли! Сердце моё выхлопное задыхается от радости. Но есть одна реальная проблема — я всегда просыпаюсь до зарплаты. Никак не могу доработать хотя бы одну смену. А потом ещё сильнее не могу уснуть в тот же самый сон, чтобы окончить начатую работу. Бупропион, литий. Сон повторяется с небольшой погрешностью. На расстоянии от времени. Ангел-курица в микроволновой клетке. Человек-сковородка жарит пятки агрессора. Завтрак-фрустрация. Я разрезаю тарелку с лицом диктатора и ем её всем сердцем. Слово ломается о страницы бутерброда. Прозрачное запинается, никак не привыкнет ко мне. Только нетам незаметно здесь.
* * *
Ходили на пляж кормить бездомных животных. Собака-шкаф, кот-воздух, пьеродактиль. На крючках рыболовов висели менты. Водомерки стенографировали их. ПР-73 летали над нами. Ты подражала каждой облюбованной форме. Ради кеков. Даже этому тексту. Благодаря тебе стало видно, как выглядит это, то, злоба и расстояние до времени. Озеро налипало на наши слова. Мельчало. Песочные люди заканчивались на глазах. Ты выхватила у одного из них сердцедёр и выстрелила прямо в агрессию. Ничего не произошло. Утроночь шла своим чередом. Животные снова узнали нас, были рады. На этот раз мы принесли им консервированный тунец и сухой корм. Они жадно ели. Ты вспомнила песню днепропетровской группы и сразу же превратилась в форму её текста. Эта свобода сказать понарошку, назвать медвежонка Балтийским Морем, что едва умещается в детской ладошке. эта Свобода.
* * *
Тизеры слов опережают историю про сказанное завтра. Ласты, чернуха. Череп собаки на палке проводит экскурсию. Интересно. Мы стоим на горе. Пантеон. Покаяние. Вирджиния пишет Волны. Облака. Литий. Я открываю диалог с музыкой, но нам преграждает язык убитая близость. Ты говоришь новостями. Ружьё собирает грибы. Минералы, деньги. Завтрашние выстрелы лежат на земле. Кабаны-медведи, кринж-эпос. Я молчу. Не пишу. Не читаю. Кремль пятится раком. Мы возвращаемся в будущее, где сирены молчат. В кастрюлях сидят прокажённые. Лего-бульон. Мёд. Жозефина, твоё пение-vpn открывает непрочитанные сознания, сознайся. Грязные дети, стоя перед словами, мы моем тела, чистим рты. Чтобы блевать. Салтыков-Щедрин. Поля, цветы. Газовый свет. Мода на своло. Давно вечера стали теснее целого дня, части смысла живее. Чем же ещё опережать самого себя.
* * *
На завтрак я взял два скальпеля и упал на них глазами. Три раза 6+. Потом был кофе из шерсти чёрной кошки. Затем город. Витрины и жертвы. И после себя (триумфом воли) я видел пенитенциарные атомы, вспухшие от руин. Деревья заточены были, как колья от неба-и-спида. Все=мы спали наружу семечками культуры. И вот теперь (памятник смерти) наши тела, липкие точки на карте, забиты в расщелины разбитого неба. Мы смотрим, как механика пустоты высечена на людских вещах = по эту сторону души мертвеца в фонтане депрессии плещутся дети-табуретки (условия жизни). Бульдозеры строят, разрушая столицу очередного города. Факелы-фейерверки. Возрастные ограничения сняты на камеру (минус ответ). А гематомные принцы роют землю туда, где-то. И в это неземное время в разрезы моих впечатлений, ручейками отбитых органов, проникают территории слова. Для замены зрения. Щёкотно. Против моей воли.
* * *
Думаю, как всё закончить. Труднее говоря, здесь правильно — пропаганда. Неприступные отбросы удовольствия. Вижу, читаю, делаю, где твоя жизнь. Здесь Прототипы детей животами лежат на гранатах говядины. Кадр за кадром. Золотое сечение пустоты. Стреляют собаками. Слово — это семья вурдалаков. Их привилегия оставаться другими. Один на один. Во-вторых, рождение импортных слёз в этом году совпадает с местом Здесь. Сценарий деревьев всё ещё не поставлен. Голая схема земли. Вокруг ничего как рефрен перемещения. Нам нужны две Земли, чтобы вода разрыва соединяла их реки. И всё. III. Я-персонаж в музее монтажных склеек расстёгивает тело. Чтобы остаться на месте смерти. Эта Любовная линия его болезни влюблена в казённое облако. Свадебный камуфляж. The Third Reich ‘n Roll. Нас целовали гибриды.
* * *
Коридор твоего словотворения выжжен на коже автоматическим временем. Пни мне лицо неврага. Синильные пятна мультяшек в семени Вомбата. Первого, его выплёвывает время — снаружи сло́ва его голова, рот, кое-как-мысли ждут возвращения прошлого (приготовьте ваши носовые платки, если вы уже вернулись). Мёртвые трубы не плачут дождями сердец. Это всё одиночество языка. Ноль. Пост-рай. Но мы вместе — твоё расстояние опоязывает моё увечье, это ежедневное я-движение к-ни-че-му. Бензиновая крыса разжигает нашу любовь. Осень, его герой, под потолком. Под током. Толкает гнусную речь. И мы произносим анонс-изображения к смерти. Счёт в нашу пользу. Мёртвых-любовью вынимают из петель техно — на тот свет слов, где нет и да в одной руке.
На обложке коллаж Алексея Чудиновских
Добавить комментарий