Переводы с английского Руслана Миронова.
Лин Хеджинян (Lyn Hejinian, родилась 17 мая 1941 года), поэтесса, эссеистка, издатель, переводчица, лидер американской языковой школы (Language Poetry). Ключевые работы: экспериментальная автобиография «Моя жизнь» (My Life, 1987), сборник эссе «Язык исследования» (The Language of Inquiry, 2000).
Помимо переводов, опубликованных в различных журналах и антологиях, отдельными изданиями вышли в свет: «Моя жизнь» (М.: Носорог, 2022) и «Слепки движения. Избранное из разных книг» (М.: Полифем, 2023).
ШЕСТЬ СОЛЯРНОСТЕЙ
1
Ситуация требует рифмы, студень структуры
Любая волна привносит свой персональный окрас, приторно розовый или прогорклый бледно-зеленый
Здесь прекращается свершившийся факт
Старая белая женщина в длинной черной юбке замирает у кухонной раковины, пораженная
вспышкой сознания
Между кадрами размножаются монстры, они все невменяемы
Если кто-то искоса смотрит на красоту и отводит взгляд, горланящие пространства
становятся женственней
Подобно горам, напоминающим рюкзаки и одеяла, тянущиеся к подбородку мечтателя
Мы живем в мире, составленном из метаморфоз,
Рядом с тобой среди тусклых бегоний возвышается ноздреватая роза, на морских гребешках содрогается снег
от прибытия поезда
Какие-то вещи похожи на пластик, они будут жить вечно, даже после того, как мы перестанем воспевать впечатления
Не сравнить ли ствол яблони с пуповиной или щенячьим хвостом
Невидимый шлет приглашение, проклятое бесконечными сложностями
Теперь атмосфера полностью наполняет сферу
более редкой, чем аномалия, более экономной, чем большая формальность, пластичной банальностью
2
Сэр!
Тем мартовским утром рассеялся фокус внимания,
почувствовав, что не может собраться,
не может преследовать
Какими бы мелкими ни были дни, они могут быть
неотделимы от более крупных,
даже бледной идеи я не записала
Отпечаток дня, запечатленная ночь –
нашей любви не нужны новые поводы
Это раннее утро в Позднем меловом периоде
Залегая прямо под головокружительным Западом,
что сохраняет достойным их головы,
мы… или они… или она… или ты… или я, одна…
моя память воистину независима
и натурально, как Дарвин, храбрый художник
насыщает свое любопытство цветом
там, где скептически настроенный мир видит лишь
грязь и червей дождевых
Разве мы не липкое будущее?
Огни ведут себя отрицательно и отправляются восвояси
Для вечного кросса по пересеченной местности обувь должна быть прочней, чем кроссовки, и не должна пересекать кладбищенские холмы.
Можно начать вспоминать откуда угодно, что угодно может заставить
вспомнить, что-то может вызвать сомнения, нет ничего совершенно плоского,
спрятано все
Тут и фарфор для проявления недоверия, и молоко для иронии,
метла тут для проявления непочтительности,
клавесин для подшучивания, и дефицит самого необходимого
3
Я хочу найти нечто такое, что копится, крутится и не кончается
Яйцо − замершее молоко, шар в состоянии асимметрии.
Возможно, суждение существует только в уме, возможно, ключевое слово – жонглер, возможно, пространство простирается в зеркале
Кривая улыбка определяет линию горизонта
Теперь все готово
Мне не скучно, я в некотором оцепенении, мне не по себе, но мне не неловко, не думая о себе, не думая ни о чем, просто глядя
в пространство, замирая в ожидании легкого чувства приближающегося
разочарования
Фальшивый, успешный, посмертный, подающий мне руку на кухне
За которой она охотится / охотилась в расчете на слух
Я когда-то знала мужчину, держащего небольшой оркестр в чемодане,
и когда-то я знала
женщину, держащуюся особняком
Кухонный таймер задребезжал, и я побежала к плите,
проверить гороховый суп в кастрюле
Дерзкие завитки антилоп, не захваченные людьми, а застрявшие в людях
О музей, о мазохизм, о молочные железы
Меня обелили от имени беспорядков, протеста, общины
Разве нет у нас огромных американских бивней, разве нет у нас африканского гражданства?
4
Чтобы считаться холмом холм наполнен
Давай-ка споем длинную песню без слов: «la dee ah» (повышая тон) и «ah ew»
(щебеча) и «diddle diddle dum» (комично) и «hwoohhh» (в
минорном ключе)
Критик должен оставаться рядом с объектом своего интереса, но она также должна признаться в своем беспокойстве, своей неуверенности, своей преступности.
Разве нет у меня нематод в кишечнике, разве нет у меня бреда в мозгу, разве не белая кровь в моих жилах?
Камни тогда − идеальное зеркало,
Мне нужно бежать, сказало солнце,
в баночки для варенья отправляются очищенные, лишенные косточек
плоды дня сладкого собирательства,
в воздух поднимаются признаки невесомого осеннего разложения, настоящее не вытесняет историю, но дает что-то новое,
о чем можно поспорить
Дружба не имеет отношения к призывам к действию,
как того требует момент, когда
я поздно ночью где-нибудь на траве или в лесу переживаю
дневной свет и булавки, объявляет она; сэндвичи и обязательства, геометрия и попугай
Пострадал один человек, говорит жена аргентинца
У меня есть оранжевый кот, изысканный хищник, он заключил сделку с садовыми птицами и не изменял никогда
Пустота остается навсегда невесомой
5
Вечность длится так долго, что никакое событие не способно ей помешать
Смех − зашифрованное горе, но и горе − зашифрованный смех
Едва замеченное, еще одно яблоко падает в пожелтевшую траву, это событие, которое изменяет
это яблоко, это дерево, этот фруктовый сад и эту траву
Что первым приходит на ум, когда кто-то произносит слово
«путешественник»: цыган? кочевник? продавец или продавщица? турист?
посетитель мероприятий? беженец? авантюрист? исследователь?
бизнесмен или бизнесвумен? член семьи берется за дело, счастливое
или же грустное?
Теперь мы хотим разобраться
в музыкальном городе установлен фонтан идей
разве это не по-геройски, умереть в юном возрасте,
равно как в преклонном возрасте выжить?
Солнце сушит любую историю в хруст, оставляя лишь ляпы и лепет,
панику и паралич,
или принцессу, указывающую теперь на что-то противоположное.
У брошенного на землю, выпущенного на свободу,
поспешно поставленного на место
человека нового времени появится множество новых воспоминаний –
но не только они
Неужели нет никого вместо кого-то?
Будь осторожен, ты едва не позволил себе воспоследовать!
Дружелюбная книга избыточна и непринужденна,
не стыдится своих веселых причуд,
не смущается своей разъяренной сентиментальности − о счастливая
дружелюбная книга, снятая с полки!
Раздавай и загадывай, льсти неважнецкому игроку, соединяй тревоги, следуй политике, коснись снега носком
Продолжение ждать не может
6
Была у меня ответственность где-нибудь приземлиться, и безответственность летать темным орлом в поисках золотого кота
Снова направо: россыпи M & M’s
Виноградина – камень для плавного хода часов, или камень − в носке виноград
Что такое любовь, как не фантазия
Послушание отцовскому маслянистому регентскому колпаку, Отцу
Потом эта капризная зебра подпрыгнула, задребезжав, верхом на ковре
Разве не тосковала она, тоскующей быть не хотела, не могла тосковать − она
затоскует, но тоскливой не станет
Те самые бабушки с камнями в сердцах подавляют легкомысленность звука,
сверчков язвительный смех, лишенные заклинателей теней
Номинально я туфелька, усиленная циркуляцией кальция
Гелиофилы выскакивают навстречу рассвету, гелиофилы смазывают седла
У меня нет других предложений для словесных свидетельств, согласования слов и служения
Будь вигилен, Вергилий!
Потрясенный статистик выскакивает на синий цемент – увидим ли мы бесконечность этих следов и тяжесть последствий?
Солнца уходят
from THE UNFOLLOWING (Omnidawn Publishing, Oakland, CA, 2016)
ИЗ «ПОГРАНИЧНОЙ КОМЕДИИ»
Холодный бриз, пахнущий ракушками и рисом
А потом уж деревьями, возбуждает меня
Больше, чем этого требует городская жизнь, как я ее чувствую,
Раздвигая шторы у самой кровати, где я еще какое-то время лежу
И мне снится,
Что я в плену.
Но я не могу притворяться спящей пока это пишу.
И если ты перейдешь к любому другому дидактическому стиху, ты заметишь контраст
Между приключением в размышлениях женщины и воображением в мужских рассуждениях,
Одно зависит от накопления, другое ‒ от потерь и приобретений,
Которые не едины для всех, будучи заключенными в разные циклы
И разные черепа
Большинство из них под охраной,
хотя иногда что-то приходит или уходит ‒ к примеру, запах
висящих во тьме одеял,
или история об отце, наказавшем дочь за то, что она ленива,
не поняв, что у нее за работа ‒
Но это тоже идеи.
Идеи конкурируют с историями,
что заслуживает скорее внимания, чем рассуждений,
разделяющих их на «правильных» и «неправильных»
Ангелов.
Я знаю, поэт, который пишет о рае, тщеславен.
Переживания вместе проходят сквозь изменения,
которые одновременно и длинные, и короткие
И вот я смотрю на долгие листья сквозь узкие окна собственной клетки
И щурюсь,
Кажется, больше всего поражает то, что вопреки преступлениям, отягощающим мою совесть,
я и сейчас способна уткнуться в стену лицом.
Моя герметичность
Включает в себя серию связей,
Поддерживающих мою убежденность в том, что кое-что сделано,
и каждое действие выражает необходимость
усовершенствования.
В большинстве моих снов фигурирует нравственный выбор
В загоне, поросшем травой, коксуется травоядная лошадь
и голубая сойка по имени Джули, направляющая флотилию кораблей по
каналу
И собрание логиков в полосатых рубашках, наблюдающих за боксерским матчем
в сельском спортзале, принадлежащем моему деду, который грустит,
И выбор подчеркивает те параллели,
Чьи тени смещаются
Через логически обоснованные устремления этой истории.
Мое лукавство сильно напоминает картезианское сомнение.
Нет, эти сомнения были уверенностью, впрочем, достигнутой через «боль
и другие чувства,
которые невозможно предвидеть»
И служили преградами
Или воротами
Вахтерами, или вожатыми.
Означающими и означаемыми.
Во сне они разрывают дистанцию
Взглядом вовне, где все о победе
метафоры и об изменении формы
На данный «конечный момент»
Под давлением чувств,
которые черпают из ‘природы’ и развивают реальность.
И это наш повод для действий.
Повод ‒ подспорье историй.
Это призрак из клетки,
Повторяющий то, что он помнит, ничего не скрывая,
Как Клио, Рассказчик или же Аноним.
Но если плоть призрака больше не под давлением,
Тогда, словно призрак, она выходит из
Своего необычного или вполне откровенно чуждого,
Нашего,
Положения, которому она подражает,
Не зная, куда себя деть,
Апория,
Которая даст нам возможность выйти за пределы какой-то одной точки зрения
И там оставаться,
хотя можно подумать, что это не следует.
Но я уже приобрела вес, свой собственный вес
Под влиянием собственных достоверных и эгоистичных чувств.
Моя память наполнена этими впечатлениями,
Я пишу, когда нет ответа
На то, что появляется.
Происходит ужасная бойня.
Как говорит Кваме Энтони Аппиа, технологии не отменили пока
сечу и взлом.
Город ‒ это огромный город, или красивый город,
или переполненный город
Или маленький прогрессивно-администрируемый академгородок
И так далее,
интеллектуальные системы, речь во сне, вещи, что меняются, как трава,
Всегда завершаются битвой
(Определение: действие; мотивация: дефицит)
Приведение к исключению
(Исключение здесь приобретает характер определенной формы правосудия)
Но многие вещи уже изменились.
Анекдотическая история часто представляет собой интервал,
состоящий из разрозненных фактов,
каждый из которых слабо связан со следующим.
Мы реагируем на привлекательность фактов
и точку зрения, которой каждый из них обеспечивает.
Случаются и такие вещи, как философские анекдоты,
ходящие по кругу,
Украшенные чудными перьями, идеально кружащиеся,
чтобы ни на дюйм не отклоняться от истин,
Брошенные посреди вещей
и заблудившиеся в лесу.
Затем появляется дровосек в синих сапогах
с птицей в заплечном мешке,
чтобы оправдать свои претензии
на точность метафор ветвления и высиживания,
которые он использует
для описания как истории, так и рассказчика,
когда его спрашивают.
Где еще можно найти
Справедливость?
Молодой солдат стучит по земле, и луковица качается.
История никогда не бывает универсальной,
Хотя она может повторяться
И даже быть символичной, как камни для блага или частицы для колебаний
И музыки.
с чего история начинается?
Чудесное ‒ это холодное средство для чернил и бумаги.
Власть Розы Люксембург не могла быть навязана.
Но вот ведь амбициозное начинание:
Попытка найти объяснение Двадцатому веку!
Небольшой незаконченный эскиз Гойи «Время, истина и история»
Был написан два столетия назад в сопоставимое время
(1797).
И мы видим Время, которое с помощью своих песочных часов,
выносит на свет голую Правду,
пока История пишет.
A BORDER COMEDY (Granary Books, New York, 2001)
На обложке: «Rusty sun» by Annelieke B
Лицензия: CC BY-SA 2.0 DEED
Добавить комментарий