Переводы с азербайджанского Ниджата Мамедова
ВЕЧНЫЙ АЛЕФ (комментарий переводчика)
Стихи Салима Бабуллаоглы из книги «Фраза с выпавшей первой буквой» можно назвать модернистской сезонной поэзией1. Такой, сезонной была древняя поэзия, когда человек находился внутри великого природно-космического ритма. Сезонными были, например, классические хайку, где должно было иметься указание на время года – для этого в качестве обязательного элемента использовалось киго — «сезонное слово».
Человек неотъемлем от ритма. Ритма дыхания, сердцебиения, сна и бодрствования, смены сезонов года. Русский исследователь Вадим Руднев пишет: «РИТМ – универсальный закон развития мироздания. ХХ век очень многое внес в изучение биологических и космологических ритмов, ритмов в искусстве и в стихотворной строке. Элементарной единицей наиболее простого Ритма является развернутая во времени бинарная оппозиция: Бог – дьявол, инь – ян, черное – белое, день – ночь, жизнь – смерть».
Исламская традиция утверждает, что Адам в бытность раю говорил ритмическими стихами.
Первыми жрецами, они же поэты и врачеватели, стали те, которые благодаря своей наблюдательности уловили повторяемость смены фаз Луны и прочих природных явлений и потому могли давать предсказания-прогнозы, то есть как пророки могли предвидеть будущее.
Итак, время – важнейшая составляющая этой книги Салима Бабуллаоглы. Но это время особенное. Нам известны три концепции времени: круговое, вертикальное и горизонтальное. Концепция кругового времени встречается в индуизме и буддизме, у Ницше с его «вечным возвращением». Вертикальное, эсхатологическое время характерно для авраамических религий. А горизонтально-прогрессивное для атеизма и всяческих социальных утопий, вознамерившихся построить рай на земле.
Время в стихах Бабуллаоглы вертикальное (арабское Алеф тоже вертикально). Что подразумевает изживание земного, конечной целью которого является восхождение в рай, где «времени больше не будет» (Откровение Иоанна 10 стих 6).
Две фундаментальные категории бытия, время и пространство, проявляются в поэзии посредством ритма и расположением слов на поверхности страницы. В ритмическом плане у Бабуллаоглы тяготение к 12-сложнику, где во многих строках преобладают четыре слова по три слога в каждом. Это тоже можно отчасти истолковать как проявление годичного цикла, где четыре сезона по три месяца в каждом.
Однако книга «Фраза с выпавшей первой буквой» состоит из 13 частей. Книга завершается стихотворением, написанным во время Рамазан (слово, в котором кроме окончания azan анаграммически содержатся zaman/время и namaz/намаз), и символизирует собой выход за пределы земного человеческого времени. Тут было бы уместно вспомнить хадис о мирадже пророка Мухаммеда. Согласно преданиям, когда он возвратился из небесного путешествия, его постель еще не успела остыть, а вода из сосуда, который начал опрокидываться, не успела вылиться2. В Коране, в суре 70, аяте 4 встречается еще одна знаменательная фраза о времени: «Ангелы и Дух (Джибрил) восходят к Нему в течение дня, равного пятидесяти тысячам лет» (перевод Эльмира Кулиева). Абу Адель приводит такое толкование: «А для верующего протяженность этого дня покажется всего лишь как одна молитва».
Вода древнейший символ времени. Текучая вода рек это время человеческое, время становления, стоячая вода океана, моря это вечность, bəqa (“elə bildim ki, bəqa suyunu içdim”, S.Ə.Şirvani)3.
Реки в стихах Бабуллаоглы всегда втекают в океан Бога, как в максиме суфизма, где познание – возвращение капли в океан. Или говоря другими словами, словами Элиота: «Река – внутри нас, море нас окружает». Или словами любимого Бабуллаоглы Одена: «Море бесформенно». И тут намек на апофатическое определение Всевышнего, характерное как для западных, так и восточных мистиков. Продолжая этот ряд ассоциаций, то есть вписывая письмо азербайджанского поэта в контекст западной традиции, можно вспомнить «Солярис» Станислава Лэма, где инопланетный океан – неведомая, но мыслящая субстанция, способная воскресить даже наших любимых умерших (в книге «Фраза с выпавшей первой буквой» этим покинувшим поэта на некоторое время дорогим человеком становится мать), но волю и ход мыслей этого океана мы не в состоянии понять, ученым остаются только описания волнений на поверхности этой субстанции.
Однако Бабуллаоглы отказывается от описаний Всевышнего. Человек, у которого два глаза, два уха, два полушария мозга, но всего один язык способен приблизиться к Единому4 лишь посредством хвалы во имя Его, повторяя в зикре Его Имя. Человек не способен представить/təsəvvür Бога и потому описать/təsvir Его, но он может припасть к живительному источнику təsəvvüf, то есть мудрости.
В одном из заключительных стихотворений книги описана встреча поэта в бытность ребенком с той самой могучей стихией, которую не поймать ни в какие сети. Сильный шторм, воронка, и… ребенок вот-вот погибнет. Но тут его подхватывают и спасают сильные отцовские руки. Этот эпизод можно трактовать как мотив испытания на прочность веры, как в знаменитом фрагменте о жертвоприношении Авраамом собственного сына. Ребенок спасен, но заключен обет – он посвятит свою жизнь чтению и толкованию Книги и хвале во Имя Творца.
Мотив детства, детства как потерянного рая и желания вернуться туда характерен для всего творчества Салима Бабуллаоглы. «Говорю вам истину, — сказал Иисус, — если вы не изменитесь и не станете такими, как маленькие дети, вы никогда не войдете в Небесное Царство» (Евангелие от Матфея 18 стих 3). В системе ценностей Бабуллаоглы лишь детям позволен лепет, то есть свобода от членораздельной речи. Может, потому, что по исламской традиции они до двух лет пребывают в ангелическом состоянии. Но может быть еще и потому, что, как говорил св. Георгий Палама: «То, что мы знаем о Боге мы должны не говорить, а лепетать».
Лепет. Молчание. Молитва.
А еще начинающиеся с вертикального и вечного Алефа Ana и Allah. Милость коих безгранична.
ЯНВАРЬ
КОММЕНТАРИЙ К СНЕГУ
Выпал снег. Побелел города лик:
Облик, лицо и чело.
Выпал снег. Города лик побелел:
Лик земли и асфальта, и плоскости.
Выпал снег. Лик побелел городской:
Тротуары и крыши накрыло,
И накрыта земли чернота. И плюс, холодно,
Спрятались люди, ушли по домам.
И пространство равно самому же себе.
Нынче плоскость чиста, незапятнана.
Плоскость всегда жаждет глади,
Одиночества – к отсутствию близости
Максимальной, жаждет родства к пустоте.
Пустота есть для плоскости
К отсутствию прибавленье себя,
Если, конечно, она того сможет. Выпал снег:
С высоты как мука он просеян.
И нагие деревья руками-ветвями
Воздевают повторно белизну к небесам.
К небесам, где белизна абсолютна,
Воздевают смиренно. То есть именно в небе
Давно расписали судьбы земные.
И теперь снег накрыл этот мир,
Который когда-то потопила вода.
С неба падает снег: название, форму сменив
Побелела вода; путь совершив стала чище.
Но память ее по-прежнему та.
Снег накрыл всё вокруг:
Памятник с птицами, даже он поседел.
Может, идолы снова захлебнулись в воде.
Доказательства, знаки не знают старенья.
Выпал снег. Очень жаль. Он тает теперь.
АВГУСТ
Ильхаму и Наиле
1.
Еще не совсем стемнело.
Дынную дольку луны на скатерти неба
Множит ее отражение в море.
Это пиршество разжигает голод, раздражает
Тех, кто возвращается с моря домой.
Волны с пеной у рта с плеском
Пробуют будто что-то там объяснить,
Сначала заполняют следы вдоль берега,
А потом и вовсе смывают эти следы.
Здесь ли кончается море? Здесь начинается?
Откуда это знать человеку?
2.
Еще не совсем стемнело.
Лодка, чьи пассажиры только вернулись на берег,
Напоминает чарык Циклопа.
А деревенские дома при взгляде с моря
Похожи на иных гигантов, склонивших колени пред ней.
Рыбаки недовольны уловом, а рыбы ловцами.
Рыбацкие дети, играющие на берегу,
Лепят рыб из песка, выкапывают новое море.
На это способны лишь дети на морском берегу.
Этот мир уничтожает всё, кроме слова,
А оно, как назло, в тишине прячется вечно.
3.
Еще не совсем стемнело.
Собака сбита машиной, откинута на обочину,
Ее труп напоминает вещицу, что выпала из сумочки смерти.
Тишина своим длением говорит о протяжных словах,
Предложениях, ожидающих нас.
Длится путь – он никогда не кончается,
Путник, вернувшийся с моря, молчит,
Этот человек, в чьем окружении нет никого,
Да и другие люди, по сути, считаться должны
Не потерявшими круг свой, но себя самого,
Ибо от одиночества к отсутствию всего шаг, лишь один.
4.
Еще не совсем стемнело.
Женщина, идущая против ветра,
Позволяет ему растрепать, причесать свои волосы,
А взамен оставляет позади свой аромат,
Что разматывается словно клубок.
Твое дыханье, пропахшее морем, впадает в грех.
Где-то плачет младенец,
Нет, не плачет, а выпевает высоким голосом
Скорбь, позабытую взрослыми.
Кто же, кто запишет их нотами?
Откуда это знать человеку?
5.
Еще не совсем стемнело.
Чинары штыком небо пронзают.
Кто знает, может, они
Указуют на более высокие цели.
С их точки зрения
Можно всю жизнь прожить одноногим,
И каждое место тогда – пропасти край.
Имярек седовласый с сигаретой в зубах домой возвращается
Как паровоз многолетний, входящий в депо.
Кольца в воздухе по счету его ожидающих.
Но и он непременно столкнется в зеркале со своим двойником.
6.
Еще не совсем стемнело.
Есть еще время, еще есть.
Люди порой не спят по ночам,
Чтобы завтра отличалось от вчера,
Чтобы стать немного другим, немного усталым.
Усталый человек – наполовину мертв,
А с наполовину мертвым тягаться нечего.
Лишь усталые ничего не ждут и не требуют,
Просто сидят, уставившись в какую-то точку.
И потом понимают, что этот мир надевает
Кольцо бренности на палец каждого, всякого.
7.
Еще не совсем стемнело.
Мухам на мусорке по вкусу это пиршество,
Но не получается разобрать, о чем говорит
Это жужжанье? О людской доброте,
Расточительстве или неряшестве.
Откуда это знать человеку?
Усиливается гилавар, склоняет ивы,
И быстрее доносит по адресу мат
Соседского мужчины.
Собаки воют восьмую ноту, лают…
Почему? Откуда это знать человеку?
8.
Еще не совсем стемнело.
Ворота в отличие от хозяев
Будто готовятся обнять гостей,
Лишь стены молчат, ничего не выражают,
Они продолжают верно хранить
Секреты этого дома, хозяина тайны.
Но, если присмотреться, то можно заметить
На их груди следы от стакана разбитого,
Пятна крови, засохший плевок. А мат?
Стены отразили их эхо.
Да и вам в словарях не найти их.
9.
Еще не совсем стемнело.
Взгляд – надежнейший мост для того,
Чтобы двинуться отсюда туда, из точки А в точку В.
Раз есть две точки, значит, есть и прямая,
И есть круг. Почему?
Это уже геометрия. При желании загляните в учебник.
Если еще точнее, то всё на поверхности шара большого.
Пифагор не нашел бы искомого, не выпрямись он на том шаре,
Но жизнь на паденье похожа скорее,
На простертость в отрицательной бесконечности.
Почему? Откуда это знать человеку?
10.
Еще не совсем стемнело.
Ты южанин, человек, любящий холод.
И стоишь, уткнувшись в пейзаж.
Как найдешь юг, глядя на глобус?
Ведь кружится он, как и сама земля.
К тому же не по своей оси, а как крутанешь.
Значит, ты южанин, человек, любящий только холод.
Может, северянином стать. Но сейчас лето, откуда взять стужу?
Раз так, то ты просто и только человек и главное это.
Значит, все предложения сокращаемы до одного слова.
Как и тот одинокий, которого давят стены кухоньки этой.
11.
Еще не совсем стемнело.
Дынная долька луны в кухонном окне
Прячет за собой все другие картины,
И даже весь мир, и тем самым
Дополняет ваш ужин как вкусное лакомство.
Разумеет ли сытый голодного?
Разумеет, конечно, знает, что тот сыт и скоро станет голодным.
А потом ему будут сниться кошмары.
Может, во сне своем он протянет дынную дольку ребенку
В Галагайын, в том последнем городке для беженцев,
Сплетенном из камышей.
12.
Еще не совсем стемнело.
Скоро улицы останутся наедине с собой.
Фотосинтез как шаловливые дети
Вывернет всё наизнанку.
Гилавар станет дуть вольготней,
И, может, превратится в хазри.
Метеорологи в очередной раз ошибутся
И люди снова поверят девушке с милой улыбкой.
Так и скончается август с ложью на устах.
Еще не стемнело, нет, не темнеет,
Так будет точнее, по законам филологии.
НОЯБРЬ
Ноябрьский дневник
Моей матери
I (04.XI.2016)
В переводе читаю стихи древних поэтов,
Чьи мертвы языки, как утверждают одни:
В каждой фразе пробую на собственном опыте
Еще один путь максимального бегства от самого же себя;
Эти их песни – их радость с печалью как будто
Оживают в пятницу эту в усталой, глухой
речи моей, но сейчас никто и ничто меня не утешит,
Ибо, мама, нет тебя больше,
И тот самый ребенок не опустит впредь головы на лебяжий
пух коленей твоих. Значит: продолжая всё еще жить, человек
Заживо хоронит себя.
II (06.XI.2016)
Вспоминаю, осень стояла, нас было двое –
Бабушка, я; тогда я был мал,
В ту пору радость свою и печаль
Выражал я через объятья.
Смеркалось, выкрав Луны серебристый клинок
Средь чердачных дощечек,
Я сражался в грезах с нагими тенями инжира,
Что на стенах плясали.
Тут бабушка молвила, поди-ка сюда, почеши-ка мне голову.
На веранде сев на диван, обхватил ее голову я…
Одинокая женщина, некогда ссыльная, воспитавшая шесть дочерей и плюс сына,
Потерявшая мужа два года назад, на свекра могиле
Покрывающая вечно платком эту самую голову,
Женщина с согбенной спиной, от невзгод, преждевременно,
Еле поднявшись с дивана, побитого временем,
Вперилась во внука глаза – широкие как само изумленье –
На шерстяные повязки, коими та согревала больные колени,
Ребенок смотрел:
— Эх, сыночек, будто вовсе и не прожили жизнь, а увидели сон.
Порой ничего не понятно.
В ту ночь я вжался в себя самого.
Наверно, впервые.
С кем я сейчас говорю?!
Не считая нескольких дней пять лет миновало с тех пор как ушла ты.
Мама, жизнь стала бесцветной, дни спешно бегут чередой.
В первый год как не стало тебя почти каждую ночь
Я видел тебя в сновиденьях. Мы и теперь часто встречаемся,
Ты говоришь каждый раз: что-то могу разобрать, что-то нет – так было и в детстве.
Я теперь больше времени в жизни теряю, а во снах порой обретаю.
Меньше верю теперь, что жизнь только лишь жизнь,
А сон только лишь сон.
III (07.XI.2016)
Семьдесят девятого летом
Я вернулся от бабушки к отцу и тебе.
В школу идти должен был, август к концу подходил.
Дощечка светло-коричневая вниманье мое привлекла,
На двери, над почтовым тем ящиком.
— Что тут написано? – спросил я тебя.
— Ты… эта надпись означает также тебя.
Мне стало радостно, а еще изумился:
«Как это так, выходит, я не только лишь мальчик,
Но еще то, что написано».
В доме родном проснувшись в первое утро, я тебя не нашел.
Брат мой, сестра к этому были привычны:
«Мама и папа ушли на работу», – тихо молвили мне.
Обняв твой халат, подальше от глаз я ушел,
И плакал без пауз четыре часа, вбирая твой запах.
А потом меня прямо в том же углу сморила усталость.
Я проснулся, когда ты ко мне прикоснулась, целуя,
И сказала с улыбкой: «Взрослые идут на работу, притом каждый день».
В последний раз ты ушла – начались мои черные дни.
Неделями, вжавшись в себя самого, я вбирал
Запах платка твоего. – Есть дела поважнее,
Люди взрослеют, безвозвратно уходят… –
Только этого ты тогда не сказала.
И не могла.
IV (08.XI.2016)
Ты как-то сказала: когда сочинение пишешь,
самое сложное – первая фраза. А что является сложным,
Когда пишешь первую фразу, первое слово?
Тебя нет, и я с алфавитом, из которого выпала первая буква,
Застыл растерянно у начала совершенно иного
Предложения, слова, так и сижу, уперев ручку в бумагу;
По сути, не написал ничего, что казалось бы важным.
Тебя нет и больше никто
Не возьмет меня за руку, чтобы вместе пройтись
Покойно и радостно по белой бумаге.
Фразы с выпавшей первою буквой и словом,
Что бы я впредь ни писал,
Никогда не придут к завершенью как раньше,
Не станут единым и целым.
V (09.XI.2016)
Каждый раз, когда я пытаюсь писать после паузы долгой,
Мне становится сложно и трудно, хоть о том не говорю никому;
Я волнуюсь, сбиваюсь как малые дети, которые учатся
Выводить слово «мама». И теперь для меня это самое слово
Означает не только курчавые, светло-каштановые
Твои волосы, невысокий твой рост, свет в глазах, запах родной,
Округленные веки, чистый лик, белоснежную кожу,
Улыбку, полную милости, голос, полный добра,
То есть, теперь для меня это самое слово не только портрет;
Теперь слово «мама» отчасти отсутствие, мама,
Пустота всего этого и всего бытия – жизни и смерти, слова и речи.
VI (10.XI.2016)
Не беря во внимание пару подростковых попыток,
Я тебе стихов не писал, я не смог,
После смерти твоей это сильнее стало меня огорчать.
После смерти твоей для того, чтоб, наверно, утешиться,
Я стал вспоминать посвященные матери,
Читанные ранее стихи, их оказалось немало.
Стал искать новые, их тоже прочел.
Пролистал все книги в пределах доступности.
Не нашел тебя ни в одной.
Почему столь блеклыми и фальшивыми столь
Оказались те тексты, которые некогда я
Считал первоклассными и на память заучивал?
Эти рифмы меня утомили –
Но в твоих колыбельных они не царапали слух;
Торопливость и спешка, которые чуждыми были
Размеренной речи твоей и молчанью, полному ласки,
Меня чуть с ума не свели.
Лишь одно оправданье этим стихам:
Я вдруг понял, порой предыстория их,
Причины, побудившие их написать, важнее
Непосредственно текста – но, конечно, это утешенье плохое.
Да, мама, да, не беря во вниманье пару подростковых попыток,
Я тебе никогда стихов не писал, я не мог;
То, что сейчас вывожу – утешенье, признанье.
Хотя многие тексты свои, которые считаю удачными –
Я клянусь Тем, Кто в длани Своей держит душу мою, –
Я писал у коленей твоих,
К тому же, так просто, легко, с первой попытки,
Будто снова взяв меня за руку, сжавшую ручку,
Ты ее направляла по белой бумаге.
Знаешь, ты есть истинный
Адресат и соавтор всех удачных текстов моих.
Знаешь, думаю, если
Есть светлые, добрые стороны жизни моей, и я мог бы
Не подвергая ничего искаженью их записать,
Но, конечно, при этом забыв вопросы поэтики, стиля,
Манеру письма своего –
А это достаточно важно, ведь мастерство и манера,
Хитроумие, другими словами, лишь вторят,
Подражают кристаллической честности –
Вот тогда это стало бы стихом о тебе.
Твоим стихом.
Но написать я не смог.
Ибо именно ты обучила меня всем главным словам.
Ибо ты была выше всех моих слов.
Ибо даже при жизни твоей они не могли тебя передать,
Как словам заселить пустоту, что осталась после тебя?
И, наконец, я не смог написать потому, что не смог
Полюбить тебя так, как любила ты нас.
Прости меня, мама.
VII (11.XI.2016)
Говорят, что грамматика – закон языка.
Может, и правы говорящие это.
Но раз оклик твой добрый, берущий основу не в письменных правилах,
Твоя колыбельная на четыре лишь строчки,
Древнее и глубже, живее сочинения Данте,
Значит, ты и душа, и закон, и сам дух языка.
VIII (14.XI.2016)
Когда ты металась меж миром этим и тем,
Я на рассвете
Находился в Стамбуле – городе меж двух континентов,
В аэропорту. Время давило словно свинец, мне было тоскливо,
Еще полчаса оставалось до вылета.
В телефоне была запись беседы твоей с моими детьми,
Я снимал без твоего ведома. На кнопку нажал я, желая взглянуть.
Не вышло. Нажал еще раз. Снова нет…
Почему же?! Бросил взгляд на часы.
И когда самолет приземлился в Баку, я домой позвонил.
— Как там мама?! – не ради ответа был задан вопрос.
Хотя тишина мне ответила и впервые
Я постиг ее столь глубоко.
— Утром в шесть?
Порой изумленье уродует горе.
Ты на свет меня привела и дала
О рожденье свидетельство.
В мрак могильный я тебя опустил,
Получив справку о смерти.
IX (15.XI.2016. Вечер)
Через семнадцать дней после смерти твоей
Отец потерял удостоверение личности.
Пришлось получать новое. Тяжело он ступал, потому отправился я.
Спускаясь по проспекту «Свобода», потянулся в нагрудный карман,
Желая еще раз взглянуть на сей документ.
В графе «Семейное положение» было написано «холост».
«Взял чужое…», – я подумал тотчас и опешил.
Стал обратно идти, сделал семь-восемь шагов. И снова застыл.
Посмотрел еще раз. Оказалось всё верно.
X (16.XI.2016)
Много спустя встретил случайно коллегу твою.
— Как ваша мама? – спросила она.
— Умерла… два года как нет, – молвил я
И вздрогнул от своего же бесстрастного голоса.
XI (17.XI.2016)
То, что нет тебя, это я знаю,
Ровно пять лет ежедневно с этим встречаюсь.
Но понять (твою) смерть не могу.
Если не можешь что-либо понять, то и принять это сложно.
Порой, когда в двери стучатся, кажется мне,
Как открою – увижу тебя.
Увижу глаза твои, где улыбка искрится.
И тогда я скажу: – Добро пожаловать, мама.
XII (20.XI.2016)
Моя жизнь, мои тексты теперь распадаются надвое:
Дни, когда ты была и то, что писал я в те дни;
Дни, когда нет тебя и всё, что писал, отмолчал я в те дни.
XIII (22.XI.2016)
Знаешь, мама, пока ты находилась средь нас, мы были семьей.
А сейчас самое больше люди, что привыкли друг к другу.
Бывает при встрече на улице кажемся вдруг посторонними.
XIV (23.XI.2016)
Мне чудится дверью в твой нынешний мир
Надгробье твое.
Ты будто по-прежнему нас бережешь;
У порога ласково встретив
Через него не пускаешь.
— Какой месяц, сынок?
— Ноябрь, мама.
— Снег идет?
— Мокрый снег.
— Тебе холодно?!
— Без тебя холодно…
— Одевайся теплее. Остальное ты знаешь.
Ступай, мой сынок, в добрый путь.
XV (24.XI. 2016)
Ровно пять лет я почти ничего не пишу.
В сорок четвертую мою осень мой мир
В таких же руинах, как мир осенью сорок четвертого.
Названья отелей и ресторанов на побережье
Рифмуются как дурные стихи: «Фрегат», «Пират», «Ляман», «Лимон»;
Будто пародируют волны, что одна за другой набегают на берег.
Я охвачен тоской, с пожелтевшей памяти картой в руках
Детства шкатулку ищу в тех далеких и близких, чужих и знакомых краях.
Мокрый песок вперемешку с ракушкой, скалы немые, дырявая лодка.
На берегу слово «мама» – вдаль уходят следы.
Всё смывается волнами.
Солнце заходит за домом сгоревшим.
ДЕКАБРЬ
Ответ на опрос газеты «Шарг» в день моего рождения
Ответы озвучены по телефону
Фариду Гусейну
Я в порядке, желаю и вам того же.
Свободен, не считая того, что занят смотрением.
Говоря еще точнее, гляжу из окна на улицу.
Небо будто немного осело, так бывает зимой.
Ветер поет тем же, наверное, тысячелетним голосом.
А луна, кто знает, в который раз
Скроется скоро в облаке, ждать недолго.
То есть, нам будет казаться так.
Холодно, верно, но, думаю, теплынь в декабре гораздо хуже.
Конечно, я вас понимаю, помню, мы обсуждали это разок.
Знаю, ваш вопрос «помните детство?» подразумевает
То, что прожито было, прежние точные, четкие сценки.
Но хочу, чтоб вы знали: детство не маленькое чучело
Жизни нашей и тела, чтоб мы его затеряли:
Думаю, детство не в памяти, а рядом, внутри.
И, учитывая, что грехи со временем умаляют человека,
Но никак не возвеличивают,
Выходит, детство наше, уверен, гораздо живее, чем мы.
Так что в этом мире
Умерших речь о живых затруднительна, думаю я.
Нет, это не ирония. И не самоирония.
Хотя второе допустимо в разумных пределах:
Должны же мы проявить небольшое геройство.
И после всего этого я клянусь на «Алфавите»,
Что слова интересны как прежде,
А мы снова и снова не можем
Употреблять их по значению.
Говорите, я поэтствую?! Конечно!
И вынужден играть свою роль до конца.
А по поводу сложности совсем не согласен.
Вы должны знать и, наверное, знаете, в конце каждой сложной фразы
Стоит, прячется первый страх детства, невинности.
Как мне объяснить простыми словами
Этот полный страданий мир, мою попытку его изменить,
И то, как он сам меня изменил, соврать ли?!
Лишь у детей есть право звать, называть
Каждую вещь одним и тем же словом, даже лепетом.
Знаете, поздно выходит, когда до нас доходит,
Что овечку в душе мы взрастили ради волка в той же душе.
Язык заплетается, слова сбиваются, тяжелеют.
Видели, как при ветре вода мешается с песком? Вот точно так же.
Тогда было утро, самая рань.
Солнце только всходило.
Отец мой с друзьями приехал на море, в Сарыгая, у них был уговор.
Меня и брата взяли они вместе с собой.
Дядя мой, сосед дядя Маил, кузен Акиф и отец.
Волны в три человеческих роста, при сумерках нагоняли ужас.
Нас с братом как щепку кидало из стороны в сторону.
Внезапно вода надавила на спину
И будто кто-то, схватив меня за ногу, вниз потянул.
Глаза я держал открытыми: я впредь ни разу не видел,
Что вода и песок могут быть настолько слиянны.
Мне вспомнилось как бабушка мешала сахар в стакане –
Каждое утро, зажмурив глаз, я с близи смотрел на стакан, внимательно.
Честно говоря, не испугался, то есть просто не успел –
Теперь думаю так,
Но наглотался вдоволь соленой воды.
Железная отцовская рука подхватила меня и вынесла на берег.
Дрожа от холода, я смотрел, сощурив глаза,
То на солнце, которое ставило свою печать на море
И тем самым отпускало на берег гигантские волны,
То с благодарностью и восхищением
На силуэт отца (его я считал в этом мире сильнейшим),
Что маячил в отдаленье от берега;
А потом уставившись на брата, который был старше на год,
Заплетающимся от холода языком, с волнением
Пробовал рассказать об увиденном под толщей воды;
Тогда я не знал слов «воронка» и «буря».
В тот вечер я заболел. Поднялась температура.
Помню мамину заботу.
Помню как снимала с меня пропотевшую майку,
Ее улыбку, взошедшую солнцем над моей головой,
Когда я открыл глаза, тепло ее рук.
А еще запах крепкого уксуса.
Жар спадет – придет облегчение.
Я истосковался по легкости той.
Вот видите, сколько я наговорил.
Но в то же время хорошо понимаю, что всё это не то.
Кое-чего не сказал, кое-что исказил.
Видимо, где-то должен ветер улечься, осесть на дно песок,
Всё должно проясниться.
Конечно, при желании, можете написать, что он вспомнить не смог.
То есть, не возражаю, если к этому выводу
Можно прийти из моих слов.
Со сценками и прожитым непросто, по мере того как их вспоминаешь,
То есть мы так пытаемся, они не всегда выглядят правдиво.
Но чаще вовсе скрываются, боятся нашей фальшивой редакции,
Отступают как напуганный заяц, заметивший лиса у входа в нору,
И исчезают в таинственных закоулках памяти.
Конечно, я чего-то там помню.
Но хочу, чтоб вы знали, сценки детства с трудом
Обнаруживают себя еще и затем, что они
Наиболее ценные части нашего бытия,
Что останется после того, как их отдадим?!
Они нас оберегают как будто.
Да, понимаю, вы думаете что написать.
Честно говоря, не знаю как вам помочь…
Напишете, что он сказал так:
«Будто вечер и я смотрю через запотевшее стекло
На какие-то немые картины; иногда
Сверкают беззвучные молнии и на мгновенье
Высвечивают из мрака чьи-то фигуры;
А порой ничего не разглядеть, силуэты – и те пропадают;
Только слышишь невнятные звуки –
Смех, властное слово, грохот, эхо, плач, всхлип…»
Напишите, у него было счастливое детство.
Слышите, переправьте.
Напишите, он очень счастлив: ибо был когда-то ребенком.
На обложке: «Devrine Mars 2016_29» by Pierre Devrine
Лицензия: CC BY-NC-ND 2.0 DEED
- Слово «сезонное» обрело в последние десятилетия дополнительные коннотации как «нечто преходящее, неустойчивое» (например, «сезонная дружба» и т.п.). В этой статье я пользуюсь данным словом в строго литературоведческом смысле
- В «Литературных снах» Салима Бабуллаоглы главным концептом тоже выступает мотив преодоления времени посредством вещих снов. «Аллах забирает души в момент смерти, а ту, которая пока не умирает, — во время сна. Он удерживает ту, которой предопределил смерть, а другую отпускает до определенного срока. Воистину, в этом — знамения для людей размышляющих» (Сура 39. Толпы, 42-й аят. Перевод Эльмира Кулиева). Складывается ощущение, что Всевышний, проявив милость к искренне верующему в Него поэту, позволяет ему как ребенку заглянуть в картинки Матери Книги, Хранимой Скрижали, аль-лавх аль-махфуз, где хранится информация обо всём сущем
- Вполне возможно, что арабские слова bəqa, baqi, русское Бог и санскритское Бхага одного корня
- Эвфемистически это выражено строкой «Лишь одного человека я называл отцом»
Добавить комментарий