Стихи Миядзавы Кэндзи переведены Андреем Щетниковым с английских переводов Гэри Снайдера из сборника стихотворений «The Back Country» (1968 г.), Хироаки Сато и др.
Миядзава Кэндзи родился в 1896 г. в зажиточной семье ростовщиков, но, став почитателем Лотосовой сутры, посвятил свою жизнь аскетизму, нестяжательству и служению ближнему. Получил профессию агронома, был учителем, увлекался астрономией, геологией, ботаникой, самостоятельно выучил немецкий, английский и эсперанто, играл на виолончели.
Поэзия Кэндзи построена на совмещениях: религии и искусства («Заповедь нестяжания»), человеческого и природного начал («Облака-семафоры»), лирической поэзии и повседневного труда земледельца («Прошедшее желание»). Сближения происходят и в метафорах: так звуком уличения в краже становятся не крики свидетелей, а ум самого вора («Вор»). Но основная часть синтезов выходит за рамки художественных приёмов и организует мир поэта как «межевой камень» для переходящих друг в друга явлений. Кэндзи не прибегает к интериоризации, при которой внутреннее описывают через внешнее, а скорее выявляет фрактальное соотношение всего живого: каждая часть макрокосма схожа с целым, поэтому сердце может стучать на всю округу, поэтому и возможны нереальные перемещения и расширение взгляда.
Герой этой поэзии – влюбленный во Вселенную человек, который собирает поцелуи луны в рукава и штанины, борется со своими земными желаниями, общается со всем живым и неживым. Часто в стихах Кэндзи возникает взгляд издали, подобный взгляду Вселенной, и человек в нём исчезает на горизонте вечных земель галактического движения.
МОЁ СЕРДЦЕ СЕЙЧАС
Моё сердце сейчас —
это тёплое грустное солёное озеро
угольный чёрный лепидодендроновый лес
растянулся на двести миль вдоль его берегов
Должен ли я тогда
взять и уснуть
без особого перемешивания
покуда рептилия не превратится в птицу?
Я ИДУ ВДОЛЬ ОБОЧИНЫ
Я иду вдоль обочины,
чтобы срезать придорожные ветки, я касаюсь их
и оборачиваюсь на белесом ветру:
повсюду тёмные ветрозащитные полосы,
и стебли риса расцвели и всюду упали,
светясь под дождём под чёрными тучами.
Десятки хмурых деревень,
где я когда-то избегал косых острых взглядов
или насмешливых слов; и почему же
моё сердце колотится
таким глупым образом?
След надежды, по которому я шёл этим утром, исчез,
восточное небо слегка приоткрывается белым
как то, что есть; и почему же
моё сердце колотится
ещё сильнее,
как будто по какой-то весомой причине?
На том конце луга телега такая маленькая,
и человек расплывается и исчезает.
ВОР
В час, когда звёзды Скелета
померкли на западе
Шагая по хрустким льдинкам
по замёрзшей грязи
Вор, укравший вазу из селадона
прямо с витрины
Внезапно остановился
Закрыл свои уши ладонями
И начал слушать гуденье ума.
СОЛНЕЧНЫЙ СВЕТ И СУХАЯ ТРАВА
Где-то стучит долото,
и в голубой дымке лёгкого парафина
ворона кружится, кружится;
каркает… вот её инструмент
(Всё переменится)
(Конечно)
(Всё переменится)
(Конечно)
(А это как)
(Да вот никак)
(Ну тогда тащи сюда
охапку облаков, да побыстрее)
(Всё переменится, конечно)
ОБЛАКО-СЕМАФОР
Ах, как здорово! Ясное — чистое —
дыхание ветра
мои инструменты блестят
размытые горы
— лава как пробка для магмы
и всё как во сне — там, где времени нет
когда облака-семафоры
уже повисли
на фантастически синем востоке
размытые горы…
и дикие гуси летят
к четырём кедрам
прямо сейчас!
ОТДЫХ
В этом пространстве
наверху масляный лютик цветёт
(лютик высшего сорта, только
не из масла скорее из серы и мёда)
ниже петрушка и клевер
и эстрагон из кровельной жести.
тренькает дождь
и иволга
кричит на серебряном дереве…
растянусь на траве,
в облаках есть и белый, и чёрный,
всё сияет, всё пытается закипеть.
улетела шляпа это бурая шляпка гриба
перевернусь, откину голову
на краю заливного поля.
я зеваю; вот и блестящие демоны.
мягкое сено лучшая в мире кровать.
облака истончаются,
синева становится глазом в огромной сети,
тусклой стальной пластиной
иволга не умолкает —
всё залито солнечным светом
ЗАПОВЕДЬ НЕСТЯЖАНИЯ
В бумажной одежде забраться на мокрую лошадь
и ехать неспешно, в холодном пейзаже, по тёмному лесу
над медленным, кольцеобразным, размытым холмом
среди красных метёлок мискантуса
было бы так прекрасно,
а ещё, раскрыть свой чёрный многоугольный зонт,
поехать в город и купить рафинад
могло бы стать прекрасным проектом,
(ци-цит ци-цит синица)
а то, что куст грубой травы под названием Oryza sativa
стал салатного цвета,
которого домогался сам Тёрнер —
это, согласно достопочтенному Цзюну,
проявление заповеди нестяжания
(ци-цит ци-цит синица,
прежний учёный бездельник —
теперь вполне надёжный администратор)
Отблески серой огневой линии
на тёмной горе, разбрызгивающей одиночество —
это тоже, согласно достопочтенному Цзюну,
проявление заповеди нестяжания.
ПРОШЕДШЕЕ ЖЕЛАНИЕ
Из отрубленного корня сочится бледно-голубой сок.
Я чувствую запах сырой земли
и работаю на сверкающем воздухе после дождя,
иммигрант-пуританин.
Облака бегут и качаются так, что голова кружится.
Каждый листок на груше — с чёткими прожилками.
На ветке с бутонами капля дождя становится линзой,
вмещая небо, деревья, всю сцену.
Я надеюсь, что капля не упадёт,
пока я не выкопаю здесь круг.
Ведь как только я удалю эту маленькую акацию,
я вежливо наклонюсь и коснусь её губами.
Когда я украдкой смотрю в её сторону,
в рубашке с воротником и рваной куртке,
расправив плечи, будто с тайным намерением
я могу выглядеть жутким негодяем,
но я думаю, что меня простят.
В мире этих явлений,
где всё ненадёжно,
где ни на что нельзя рассчитывать,
ненадёжные атрибуты
помогают создать такую красивую каплю дождя
и раскрасить кривой бересклет
словно великолепную ткань
с цветами от румян до лунного света.
И вот я выкопал акацию,
довольный, кладу мотыгу
и захожу под дерево, великодушно улыбаясь,
будто встретил свою любимую, и она меня ждала.
Это форма желания.
Оно уже стало лазурным прошлым.
ПОЛЕ С ОДИНОКИМ ДЕРЕВОМ
Когда сосны внезапно озаряются светом,
и поле вспыхивает на просторе,
мёртвая трава бесконечно горит на солнце,
и столбы с белыми изоляторами
растянулись в уме до самого Беринг-Сити.
Синее небо такой чистой воды,
что хочется им умыться —
лиственницы вновь молодеют и вспыхивают,
прозрачный жаворонок поёт галлюцинаторную песню,
аквамариновые волны горы Семи Дождей
вздымаются и спускаются в воображении,
и ивовые деревья в группе —
это ивы на берегу Волги,
затихшие в малахитовой чаше небес.
Бурый цвет Якуси поднимается резко, сурово,
снег лежит пластами в устье кратера,
и заострённый край Седельной горы
поднимает испарения в синее небо
(Эй, дуб,
правда ли, что тебя прозвали
«табачное дерево горы»?)
Какое благословение
вот так ходить и ходить полдня
по полю травы под сияющим куполом!
Я готов быть за это распятым.
Это как вспышка чьей-то любви
(Эй, табачное дерево горы,
лучше прекращай этот странный танец,
а не то тебя назовут футуристом)
Когда я с шелестом иду среди камышей,
настоящий любовник полей и лесов,
скромно сложенное зелёное послание
само ложится в мой карман,
и когда я брожу под сенью лесов,
мои рукава и штанины переполняются
отпечатками губ растущей луны…
КОНЬ
Проработав целый день среди полыни,
конь, гнилой как картошка,
ощутив льющийся сок яркого солнца
на помятой голове, покрытой коркой пищевой соли,
хрустел, хрустел, хрустел медвежьим бамбуком
на краю поля.
Когда наконец наступила синяя ночь,
он вернулся в свою конюшню
где, словно зацепленный высоковольтным проводом,
он вдруг обезумел, в немой борьбе.
На другой день он окоченел.
Они вырыли огромную яму
в глубине соснового леса,
согнули его четыре ноги,
и медленно погрузили его в неё.
Насыпали комья земли
над его склонённой головой.
Они пролили комья слез.
ЗИМА И ГАЛАКТИЧЕСКАЯ СТАНЦИЯ
Птицы летят, как пыль в небесах,
дымка тепла и синие греческие буквы
деловито пылают над снежным полем.
С деревьев хиноки вдоль Большого горного шоссе
в сиятельном изобилии падают замёрзшие капли,
отдалённые сигналы Галактической станции,
застоявшийся алый цвет этого утра.
Река вынуждает лёд неуклонно течь,
и люди в резиновых сапогах,
в лисьих и собачьих мехах
изображают интерес к керамике Booth,
или оценивают размер свисающих осьминогов.
Это шумная зимняя ярмарка в Цутисаве.
(Ольха и ослепительный облачный спирт.
Я не против, чтобы золотая цепь паразитов
круто висела там же.)
Ах, световая Галактическая железная дорога зимой,
под управлением Йозефа Пастернака,
она проходит под многими слоями непрочного льда
(красные изоляторы на сосновых столбах),
обвешенная медалями из фальшивого золота,
её карие глаза гордо открыты,
под небесной чашей, которая становится холодной, синей,
она спешит по солнечному снеговому плато
(ледяные папоротники на оконном стекле
постепенно превращаются в белый пар).
Капли с деревьев хиноки на Большом горном шоссе
пылают и падают отовсюду.
Их голубые ветви растут,
рубины, топазы и призраки прочих вещей
торгуются энергично, словно на ярмарке.
ОТДЫХ
Центр неба ясный и тёплый,
кроме снега на западном гребне,
он застоялся там, смутный и белый,
как будто облако в хрустальном шаре
…озноб, сонливость, полуденный отдых…
Там тёмные кучевые
встают, как портреты, как образы
бесцельного либидо
древних троглодитов,
тогда как тут стаи жаворонков
с песнями дрейфуют повсюду
…на свету, озноб, сонливость,
героиня старинной пьесы клянётся в вере,
одна-одинёшенька…
С восточных перидотитовых гор
дует вниз холодный ветер,
пересекает каналы один за другим,
на лету заставляет петь травы
и колючие ветки акации,
рисует таинственную кривую
с тремя полынными стеблями
(eccolo qua!)
Бессчётные точки света сквозь ветер плывут вверх и вниз,
и групповой портрет кучевых облаков
теперь лениво уплывает на север.
РАЗМЫТОЕ МОРЕМ ПЛАТО
После того, как солнце войдёт в последний секстант,
море становится совсем тусклым,
плато — туманным, как море бескрайних желаний
…Море цвета иллюзии
грустно но ностальгически
стучится в грудь родника воздержания…
Там, снег остаётся в рисунке из гребней волн,
и лиственничные леса и долины
продолжают свой приглушённый взлёт и падение
в слабую дымку небес
…Это размытое морем плато
старый межевой камень кальпы…
Восходя неясной тропой,
неспешная группа жителей гор,
похожих на истощённых, истязающих себя Брахманов,
растягивает тень лошадей,
исчезает в дымке холодного воздуха.
ВЕСНА
Поскольку это её дела,
весна пришла, с безропотной синевой.
Если то, как она спешит
с радугой на спине, охватив целый город,
и всё это так по-детски,
если она, такая жалкая, приходит прямо
под облаками, изогнутыми как цапля.
(Bonan Tagon, Shinjoro!)
(Bonan Tagon, Shinjoro!)
Бутоны сакуры, в солнечном свете,
чем-то похожи на лягушачью икру.
На обложке: «Branches Against Sky» by Chris Hunkeler
Лицензия: CC BY-SA 2.0
Добавить комментарий