Почему я пишу?
Письмо помогает интереснее смотреть на мир. Это – линза, через которую люди, вещи и явления приобретают глубину и протяжённость, просматриваются неочевидные связи. Некоторая доля эксперимента в письме – слом синтаксиса, соединение слов в непривычных комбинациях и др. – даёт возможность через образовавшиеся трещины в лингвистической ткани заглянуть за слой клишированного использования языка. Язык перестаёт быть средством передачи информации, а становится напарником, помощником в поиске ранее «необжитых» смыслами пространств мира.
Как рождается стихотворение?
Его источником может быть что угодно – услышанный разговор, мысль, прочитанная в книге, прогулка – созерцательная, которая учит всматриваться, вслушиваться в окружающее и много другое, являющееся частью нашей жизни. То есть стихи не возникают сами по себе – они – огонь, рождающийся от искры внешнего мира.
Какая мне интересна поэзия?
Мне интересны практики письма, погружающие в состояние, когда привычные связи ослабевают, и восприятие мира меняется ровно на прочитанное.
Александр Фролов
МЕЖДУ ЧАСОВ
жене
День до краёв, когда мы — слово в слове –
солёная пыль на срезах клёкота и
нежелания времени – сливками бы
фонарей в кофе ночи здесь стрекотать
под всхлипы прилива, съедающего камни
на пару с ветром; неуверенностью бы
(альбатроса ли чайку мы видим?)
парить в улыбке луны, изогнувшись
Таганим Рогом в зеркальную зыбь – нектар,
что собирают пчёлы наших имён.
Мёд проступает на снимках или это мы,
промотав тишину до середины, узнали
где солнце растекается маслом? Звукам
прохлады – октава гудков расстояния
от «л» до «ь» – ударами пульса сло́ва
в слове, как полный стакан пронести
между глотков до пробуждения времени.
18/04/22
НА ЛИНИИ ВСТРЕЧИ
Насте Хоменко
Расст(ава)(оя)ние отзовётся ароматами
чая, лозой из гипса, оплетающей горчицу
стены, от которой больно глазам, как огню
от дождя или маслу от кислоты; линией
графики наша прогулка танцует, петляя,
по улицам ещё не готовым снять белые
ночные рубашки, закручиваясь в завязь
разговоров о вещах не в себе, о паузах
между красным и жёлтым, зелёным и
синим, о палитре языка на двоих, на
которой мы смешали его диалекты, будто
сплели устья Дона и Волги, как в книге,
где каждая точка моя растекалась
монохромным половодьем твоих рисунков,
что узел дорог, по которым ещё предстоит
разнотравьем слов разрастаться, цветам
бы(и)ть скрипичным ключём по (в) голове
так же сильно и быстро, как стена Музея
Модерна обрушилась снегопадом, сквозь
который ты мне принесла клочок ясного
неба под летом зонтика, пыльцу улыбки
сдувая с ладони на память и на удачу.
* * *
Ты разрешила послушать, как сохнут слои
твоих масел, изображающих остывание
нити, связавшей графит и ландшафт,
статический треск кузнечика в полыни
и кофейную мятность, чуть сглаженную
молоком; перевод воды на час севернее –
с подстрочником деревьев и окон после
шквала. Ты открыла альбом на чистом
листе и сказала, что так начинается смех,
а напротив – посуда, нас не замечая –
длилась паузой между ночами,
как я между безумием Ницше
и Гёльдерлина наблюдал зияние звёзд,
напоминающих вулканический пепел
моего alter-ego, сливающийся
гул отдалённого ливня с шепелявостью
«с» реки в слове «смерть».
05 июля 2022
***
Валерию Горюнову
Вдохнувшие мел гекзаметры сумерек (числа́)
расплетаются над категориями времени,
пока ещё не проявлено (сослагательные ленты
негатива прошлого) лежащими у нас на плечах
белыми тенями тяжести, пепельным оперением
хаоса, веткой востока, не проговорённого
звездой, следом будущего.
Тело – дверь (пикселей),
призрак стекла, когда деревянный конь
делает шаг за вещество, переправляя в себе
парадоксальные сочетания, как посуда
критоминойцев или гибриды Пикассо.
Тело – немая гласная, когда «да» и «нет»
сходятся в точку за имманентностью,
и по золотой дуге середина гребни свои
тянет к зениту, как птенец голову – к зерну
высоты, комедия близится к соли, родственна эху
рукоплесканий, что вытянулись
зубчатыми тенями колонн амфитеатра
или в спазме мускул пространства стремится
к малейшему расслаблению – безмерности,
в которой мост нехватки свободным электроном
парит, неся на себе, как в хтонической лодке,
тысячелетия – брызгами на вёслах.
19/08/2022
Ростов
САМОВЫЧЁРКИВАНИЕ ПОСЛЕ КРАХА
Кшиштофу Кесьлёвскому
Кусочки синеного стекла – всё
что вынесла она с собой
из катастрофы – лепестки
незабудки – висят на нитках
в центре комнаты – воздух густ:
венозная кровь, грязь в волосах Вероники,
сорняки разговоров на магнитных полях
перелётных рыб чернозёма, бисер нот
на льняных простынях,
что сжирает ковшом экскаватор, матрас,
впитавший помехи пространства.
Сапфир
воды пронзая прыжком,
она не видит, как
чешуя его граней
разлетается в стороны –
прошлое от удара в столб ртути,
когда она слышит
как кто-то играет на флейте
мелодию, напоминающую плач арлекина
в её третьем сне от сотворения мира.
Она видит
полупрозрачные, восковые тельца
мышат и куски яичной скорлупы вокруг них
в кладовой. Думает о временны́х ловушках,
силках для воображения. Фотографию
мамы она закапывает в землю
в цветочном горшке. Нет птиц, и
ветер мёртв, когда блестит в окне
ледяной гиацинт. Она берёт ре-минор
на клавиатуре расстроенного фортепиано
и понимает, что рукой коснулась лица
дочери.
СЛЕД
Джексону Поллоку
Тело-кисть замерло над центром
холста, лежащего на полу, готовое
к броску – росчерку когтём
хищника, – всплеску силы, запертой
в точке перспективы. Зрачок,
что расширил ты до краёв полотен,
показав паутины его нитей, налагающихся
друг на друга, как письмо на письмо
в палимпсесте.
Сначала ты танцуешь с банкой чёрной краски
над белым сиянием, расплескивая её под диктовку
энергий, составляющих события тебя – эфемерный каркас,
что будет погребён под другими
слоями (иероглифами-картами танца) фрагментами
битого стекла, пуговицами, окурками, канцелярскими
кнопками, отпечатками ладоней (ты переходил
на руках по разноцветным волоскам из сна в сон,
предлагая пойти за тобой беспокойному взгляду,
сквозь «Осенний ритм», «Лавандовый туман»,
«Синие столбы» – чем они были для них? – радиопомехами?
свихнувшимся содержанием? распавшимися формами,
что приносит прибой?), когда ты изображаешь
уход от изображения, разделив тело на капли,
разбрызгивая его, как ты утверждаешь,
под полным контролем.
«Dripping» – всё, что осталось у неё от тебя.
Крик, заглушенный двигателем автомобиля.
Плеск, что она до сих пор слышит,
приближаясь к твоим работам.
Внутреннюю борьбу пространства в твоей мастерской.
След перспективы, который ты заполнил собой.
18.01.2022
Ростов-на-Дону
ТВОЯ ЖИВОПИСЬ ЗВУКОМ БУДИТ КИТОВ
В СОНЕТАХ РИЛЬКЕ
Долготу разглашая от сильной долины
до слабого раздолья, свод чешую теряет –
серебро дуги – дательная манна падает
под углом преломления музыки в жидкости
камня – соль космоса: кругами по воде
дерева; фа земли ослепший Орфей выпаривает
из обрывка струны, не выдержавшей
холодной октавы ада и втирает в мембрану
виска – раскрыть мягкой ямой для кусочка
тени, что он вынес с собой под языком
таблеткой графита к тёплым стёклам
спящей природы под длинные песни китов;
слышу горбатый плач туманных хребтов,
пальцами проводя по масляным складкам
твоих хроматических пейзажей –
звуковым ландшафтам «Сонетов к Орфею»,
будто считываешь взгляд,
обращённый в пепел, протяжённость
половодья камней, в арктический кокон
Аида, впитавший кровь твоих партитур.
ДЛИННОУХОЕ ЗОЛОТО
Распухшие корни воды – иероглиф свинца,
восковые узлы, что развяжет язык, груды
белья, газет, диалогов, слежавшихся
в голове драматурга, туман орнитолога
клочьями пёстрыми пребывает в одновременности
нашей – вектор налагая на вектор,
говорили часы – без четверти круг,
без ночи – белый – спина демиурга, холст
свода, по которому пятнами Роршаха
облака предаются судорогам, как зёрна
спящего света в зрачках, когда мёртвый
заяц смеётся в руках золоченного Бойса.
15.03.22
Ростов-на-Дону
МОДИЛЬЯНИ.
ПРОЖИВАНИЕ КРОВИ.
ОБНАЖЕННЫЕ ЛАНДШАФТЫ.
Ветер краток, как «й», серебро чешуи
ложится под диски ежей – хрустит,
шкура белуги полей разматывается
справа туманным плавно мазком
Модильяни параллельно склонению
трёх точек опоры – опасности стать
точками невозврата – на седьмой глубине
января; телесность (ре–соль–шрам буквы):
плеядо-рассеяна по картам внимания,
чей контур – белая нить, что на перекрестке
крови укореняется и стеклянное яблоко
читает: иероглиф объятия, родниковый
узел, феноменологический комок –
вытянутый палец ветра в «Ы», где
давно кто-то – скульптура в безличном
жесте сказуемого ждёт указания.
07.01.22
Макеевка
НЕДОПОНИМАНИЕ
Мы не заметили, как ландшафт стал нашим
разговором, из-за которого появилась
красная точка, распухнув до шара, лопнула,
и всё стало белым – твои затяжные паузы
перед вопросами, не к месту использованные
междометия, которые я считывал, как
разломы в скалах, рифы, поджидающие
корабли в потоке речи. Ты не могла
сфокусировать внимание на мелких
деталях – штрихах, изображающих основное
во мне. Пересыпая кирпичную крошку из
руки в руку, ты чувствовала, что её вес
становится легче – стены отражателя
радиации, что излучали факты твоего
несогласия с равновесием
между твоим «или» и моим «и» –
дизъюнктивным конъюнктивитом,
позволяющим видеть деление – синтезом,
мою раздробленность – целым, чьи
границы ты тщетно пыталась определить,
не понимая, почему
они не резонируют с «где?» и «какие?», а
являются межзвездной тканью,
выстилающей мышцы, проталкивающей
тысячи образов того, чем мог бы быть
предмет нашей дискуссии,
если бы не твоя манера ставить свет
поперёк моих не подкрепленных
аргументами слов – тысячи выеденных
изнутри предложений с тяжёлыми
изотопами полуслов – крайних точек
твоего многоугольника
непонимания интонации звучания осколков,
которыми я обращён к тебе, как
к несговорчивому собеседнику, открыто демонстрируя
себя пылью, что пускают в глаза
исподтишка, лишая почвы
опровержения, пока нависшая над
нами волна мыслит себя кроной, плеск –
шелестом листвы, сквозь которую птицы
продевают нити своих песен, разметая
тлеющие угли нашего диалога.
18 января 2022
Ростов-на-Дону
*****
нет – это снег, да – это земля –
два орлиных зрачка, обведи критическом «но»;
хищность в спираль закручивает прямое
высказывание: вихрь, скважина.
лезвие у горла заставляет быть
категоричным, а погода – непредсказуемым;
тот, кто подарил мне этот камень, знал,
что через него я буду видеть всё без оболочки,
что тишина внутри спрессована в блоки,
как молчание городов под водой тише мёртвых.
по дороге сравнений идя, в одной руке я
держал глаз змеиный, а в другой – павлиний.
занесённая снегом тропа, покажи мне
следы тех, кого я не помню; кулак
земли, пробей эту стену беспамятства:
я внесу в замороженном рту стеклянное «но»
в эту брешь.
28 декабря 2021
Ровеньки
***
Твои часы умеют считать до двенадцати.
Знают ли они о существовании
красного песка, о тишине,
в которой не загорается пламя,
о камне с тринадцатью гранями
в твоей груди, когда топором рубят
ось, уходящую в бесконечность?
Твоё сердце преломляет свет
на лучи-коридоры лабиринта,
где солнце всегда висит над
горизонтом, окрашивая зыбкие
барханы в цвет своей смерти.
Тут нити пространства сбились в клубок,
пёс почувствовал приближение смерти
хозяина по ослаблению его запаха.
Чем пахнет ничто? Сыростью церковного
свода? Испарившейся водой от камня,
что легче на человека? Тиной
между несказанным и несказанным? Льдом
памяти? Мхом, покрывшим деревья, которыми
я растекался о тебе, мерцающее
на воздушных капельках, безначальное,
приравненное к середине, но ей
противоречащее сердце, мышечный комок
миров, сплав языка и времени, кольцо,
сквозь которое прыгает ледяной тигр,
держа в зубах стеклянную книгу
пяти меловых океанов и скал,
вызревших из звука, где я – множественно,
возможность, ставшая необходимостью;
препинание обращено к ясности,
затрудняя длительность. Часы – пустая
окружность, чья площадь равна
запаху ничто, эху измерений
в квантовом лабиринте, следам
на ткани пустыни, тому, что уравновешивает
смерть.
01.01.22- 02.01.22
Ровеньки.
АПРЕЛЬ. ДЕНЬ РЫБЫ
Настолько не совпадать с событием,
Как носить костюм, что жмет, или висит на тебе, будто лишняя кожа
На стремительно теряющем человека весе. Сбившийся
С курса лайнер. Где-то тут рыбы – прозрачные, толкаются,
Но цветок: ни вспомнить, ни помянуть. Лепесток или окунь
Срывается с языка бесшумным согласным? В день,
Что цилиндром из шёлка меня заключил в свой прохладный
Огонь. Минус один по ту сторону зеркала. Солнечный
Кролик почти не боится. Переводит стрелки на
Железнодорожника, пока тот насвистывает гудки
Нарисованного им поезда. Я прошу у аптекаря взвесить слова,
Что несут отовсюду почтовые голуби. Перевесит молчание
«египта вещей». От апреля к апрелю следы – ноты из «4′33″»:
Слушаю, и во мне раздувается рыбий пузырь.
05.04.2022
Ростов-на-Дону
ВЕЩЬ, ТЫ В СЕБЕ?
«Витгенштейн давно в раю. Вероятно, он счастлив,
поскольку его окружающий шелест напоминает ему
о том, что шелест его окружающий говорит ни о чём,
но и не предъявляет того, что надлежит быть «показано».»
А. Драгомощенко «Ludwig»
Вещь в себе, исчерпывающую пространство,
ты проносишь рядом с кустарником, и он
отдает мне воздух зелёным – ёлким,
стрекочущим в сиреневой вя́ни рассвета,
цитатой отцветающей вы́масла из твоей
книги «О сверчках из шафрана и медузах
из снов наяву Витгенштейна » с густыми
страницами, исполосованными нервной
скорописью Сая Твомбли, чью манеру
впитали полу-образы, от которых
ты отказалась, почти непомнящие себя –
дрейфуют караваном через до-минорную
высь. Вещь, ты в себе? Зреть в раю
философском? От зрения до созревания
пролегла твоя имманентность, как я вижу,
когда тебя, как украденный плод, проносят
перед кустом можжевельника и он
отторгает цвет (тело донорский орган),
ризомой костра растекающийся у меня
по зрачкам, пока ты не свернула за угол.
***
«То, что должно быть сказано,
должно быть сказано ясно».
Л. Витгенштейн
Те когда-то твёрдые ветры под
снегом – роза кристаллов – плавятся –
восковые струи, верёвки масел –
в повелительном зное второго наклона
голого инфинитива – четырёхгранник
гермы Эола у гипсовой гряды
минора теряет своих сыновей,
чьи потоки подхватят голоса
мёртвых, разделённые тихими квартами,
и стёкла сомнутся (окна в морщинах),
застонет логический лес, когда
внутри предиката в окаменевшем
кулаке Витгенштейна заговорит то,
о чём невозможно сказать.
РАССЕЧЁННАЯ НИТЬ
Листья, научите моё ставшее криком тело
быть бормотанием, убыванием целостности,
когда части – о разном, без центра про-
изношение неподвижным языком – дыханием –
сингулярно потоки прохлады, обтекая пропорции
гипса – контуры чисел, бросающих острые
тени на высоту, как вы себя, листья, –
в падение, не выдержав колебания
маятника смерти в модальности цвета
от you may до you shouldn’t,
обретая лёгкую тяжесть, обостряя пасмурную яркость
усечённого дня; моё тело продолжено в
крик, тонкий, как волос мышиный в
заячьей мерзлоте – дрожит от губ,
вцитированных в камень, на распутье
желания и жить.
24/09/22
МУХА
В каждом слове твоём я слышу колебание,
неустойчивость, будто раскачивается
маятник от здесь до там, от альфы до
омеги, от пуповины до надгробия,
от бессоюзия до онемения – мёртвый
спутник гонит волны логоса и во время
отлива я на дне нахожу осколки древних
наречий, поросшие илом или кораллами,
фрагменты каменных книг или лиц,
что мы разучились читать – звуки земли –
твердые, как взгляд прожорливых дыр на
вещество и свет, плоть знаков скольжения
как сомнение, что это сумерки,
а не чернильная клякса,
пропитали весь город,
ослабив связи между атомами речи,
в которой я засыхаю
с многогранниками глаз.
19/10/22
В оформлении обложки использована фотография Александра Фролова.
Telegram-канал автора
Добавить комментарий