on 10.09.2023

РОСТИСЛАВ РУСАКОВ. ТРИ ИМПРОВИЗАЦИИ

Всë началось в июньской мастерской «Автор в лесу», где участникам было предложено записывать импровизационные монологи в аудиосообщения с авторасшифровкой. С непривычки говорить стихи вслух без внутренней обработки внимательным молчанием мне было трудно – речь была обрывиста и записи состояли в основном из пауз между строчками. Авторасшифровка их не учитывала и мне это показалось огромной потерей – ведь, если в оригинальной записи чувствовалось такое слегка тугоумное напряжение формулировки, то в получившемся тексте оно исчезало – все переносы строк были одинаковы и стихи от этого выглядели обыкновенным размышлением, теряли вес момента рождения, в котором и был весь поэтический момент. Мне вдруг стало ясно, что в иных способах письма я всегда искал некий фиксаж в виде известной правильности слов и синтаксиса – и на этом выводе можно было остановиться, решив, что спонтанная речь принципиально противоречит идее работы над текстом, но следом дали ростки зерна давних размышлений. Позволю себе их не пересказывать здесь, но сформулирую свой неизбежно примитивный вывод о том, что поэзия и жизнь – тождественны, а значит и стихотворение тождественно обыденной речи. Для меня это значило, что большинство записанных слов теряют свой вес лишь потому, что выпадают из контекста их создания – как тело вне поля Хиггса теряло бы свою массу. Тогда я решил сохранить паузы между строками – для этого пришлось расшифровывать запись вручную в обычном блокноте, приравнивая три секунды молчания к одному переносу строки. Уже во время первой расшифровки было понятно, что одних пауз мало и я заметил как иногда, казалось бы рождающаяся из пустоты, речь имеет механизм отклика на созерцаемое – то есть реплика монолога будто бы становилась ответом на невербальную реплику пространства. Тогда пустоты между сказанным, которые вовсе не были пустотами, я стал заполнять этими невербальными репликами пространства, просто называя все различимые в записи звуки и отбивая их слэшем. Но и этого оказалось недостаточно – ведь они были именно что фоновыми и отбивка не отображала интонаций этих реплик – даже изображение громкости оттенками серого и долготы межбуквенными интервалами не помогали вполне передать все её особенности. Так передо мной встала ещё одна задача – найти способы записать их не только печатными символами, но приблизиться в расшифровке к индексному, а иногда и к иконическому видам знака. Сейчас вижу, что это желание вместить в письменную форму аудиальные эффекты привела меня к созданию такого визуального диктофона, где интонация речи передаётся как и в обычном тексте – без каких-либо эффектов, а вот образ выражений фона-собеседника иллюстрирован с помощью движения текста вдоль линий или в поле заданного контура возможностями среды adobe indisign. Так или иначе в конвенциональной поэзии маркеры для понимания контекста всегда располагаются в заглавно-финальном комплексе и такая визуальная изощрённость была бы для неё избыточной, но здесь фон распознаётся мной как субъект и даже соавтор произведения – иномирный, со множеством своих особенностей, перебивающий не перебивая и огибающий человеческую речь как ветер оглаживает травы – он мягок и ненавязчив, лишён механистичности человеческого языка, несмотря на свою автоматичность. Может быть в нём и нет сознательности и он есть лишь сложная система чисто физических алгоритмов, но интересно было проследить его влияние на бессознательное актора, приблизившись к истоку лирической ноты в поэзии вообще – понимание механизмов взаимодействия со внешним, кажется, открывает какую-то новую глубину медитативного контакта и обновляет доверие спонтанному в наше рационалистическое время, где тревожный ум всегда требует дополнительных оснований прежде чем поддаться безоглядности подобных импровизационных практик.

Ростислав Русаков