Я пишу стихи и могу делать это до скончания своих дней
Я пишу стихи, чтобы избавить от них свое сознание
Я пишу стихи, чтобы продемонстрировать как работаю с информацией
Я пишу стихи, чтобы выговорить невыговоренное черное
Я пишу стихи, чтобы поработать с длительностью
Я пишу стихи, чтобы расширить границы привычного восприятия
Я пишу стихи, но не знаю кто выбирает слова и ведет наблюдение
Я пишу стихи, напоминающие скомканную цитату отовсюду сразу
Я пишу стихи и совершенно не впадаю в романтический транс
Я пишу стихи и вытаскиваю наружу швы
Я пишу стихи и понимаю: скорость нынешних изменений опережает возможности поэзии
Я пишу стихи, пытаясь петь славу повседневности вечной
Я пишу стихи, надеясь выбраться из т(юр)ьмы
Я пишу стихи и откровенно манипулирую материалом
Я пишу стихи и могу прекратить в любую секунду
Ниджат Мамедов
КОМПОЗИЦИЯ
Снизойти до простейших оснований речи. К чему мир, когда есть домашние алгоритмы? Когда есть геометрические сновидения, движимые желанием установления связи между неопределенностью и красочными картинами? Образ скорби. Исчерпать всё в сравнении пока вздрагивает зеркало знаков. Ландшафт неисправен – от него шарахается взгляд. Знание порождено понятием «фонема». Идеальное погребение – в воронке урагана, где голосят пращуры. Дым, поднимающийся от горящей страницы, сильнее кинематографа. Хотя эрос пронизывает конечности. Колесо отрывается от поверхности, чтобы превратиться в художественный прием. Сопоставляя биографии ненароком додуматься до того, что поэты замараны ненавистью. Учимся на подмостках врачевания. И впрямь, открытия не соответствуют наблюдениям, поскольку истончены нити объяснений. Рассудок какой-то морской. Сегодня невероятно скудны облака. Но, как обычно, природа больше, чем всё имеющееся в запасе внимание. Пожилые жесты изучают пространство. Сцена разлагается и темная рябь патетичных предметов настолько притягательна, что, созерцая их, сам становишься на два тона смуглее.
МЕСТО ВСТРЕЧИ ПОВСЮДУ
Путешествуя от буквы к библиотеке, словно дождевое облако над океаном, завернуть к другу, который любит дружить с Марией и Хуаном. […..] Все мы жаждем вернуться туда, откуда вышли: в материнское лоно, черную землю, утраченный рай. В черное лоно, утраченную землю, материнский рай. Повторение нуждается в изучении. Различие – в излучении. Мне послышалось или ты, глядя на свои набитые книгами полки, и впрямь произнес: «Их много, а меня мало»? У меня тоже ничего нет. Ни пистолета, ни секса. Назовем это, допустим, блаженством, подкрепляемым несколькими словами из ответного сообщения гостившей пару дней в городе чудной (ударение ставится в зависимости от настроения) рижанки на мобильный: «Я еду в Висбу для следующей статьи и летом немножко на Францию. Солнечно Вам!». Мы никуда не едем, практикуя постоянство места, оставаясь на очередное лето во власти нерастраченного эроса своих соплеменниц, общение с коими способно из простого смертного сделать отменного герменевта. Постигаем ли мы таким образом алфавит любви и/или искусство отсутствовать? Разумеется, я рассматриваю Меджнуна как человека, занимавшегося джнана-йогой: глаза закрыты (видеть), сердце распахнуто (ведать). О Ведах же чуть позже. Ты ставишь композицию Фуррера, “The snow has no voice”, и я задумываюсь о том, что неплохо бы написать сценарий под названием «Зима два раза в году», показать мутную жизнь героя в течение одного года; в конце ничего не происходит. Повествование/nəql вообще и особенно повествование сказки/nağıl выполняет своеобразную «транспортную» функцию, становясь неким средством передвижения/nəqliyyat. Местность представляет собой пустыню. Язык изменяется в пространстве быстрее, чем во времени: горизонталь – диалекты, говоры; вертикаль – ангельские наречия, безмолвие. […..] Возможно, мы считаем реальность реальной лишь потому, что проводим в ней больше часов, минут и секунд, чем во сне. […..] Верю, что есть, но знаю, что нет. «Знаешь, я, – бормочешь ты, – давно забросил гитару, состарился и уже никогда не попаду в «Клуб 27». На какой-то миг я ощутил себя центром вселенной, но мне это оказалось не по плечу. Однако, пятнадцатый камень существует». Да, пятнадцатый камень существует. Что же касается письма, то оно процесс алхимический и это составляет, быть может, единственную его ценность: меняется сам пишущий, с помощью философского эликсира он обретает золото молчания. Мой друг, мне слышится или ты и вправду галлюцинируешь цитатами из поэтов «Серебряного века»? Несомненно, на строки «роскошно буддийское лето» одного из них подвигли свои инициалы – О.М. Речь, собственно, о том, что форма – ускоритель содержания. Но спешить, по сути, некуда. Поэтому о Ведах чуть позже. Я обещаю, мой друг, слово мертвого поэта («Когда-нибудь Богу удастся доказать, что тебя больше нет», – усмехаешься ты). Где-то падает лист. «Между знанием и растением разницы никакой». Copy paste, Гертруда Стайн. Все дороги ведут в мир, весь мир ведет в миф. И так далее… Налей мне, лучше, чашку чая.
ЧУТЬ ЛЕВЕЕ ЦЕНТРА
Полустертые маршруты. Бесконечность прикидывается туманом, парением крошечных частиц, безопорным присутствием. Формы наследуются через открытость. Однако в последний момент понимание сопоставляет видимое с числами и круги обретают вещество катастрофы. Став отшельником можно благополучно исчезнуть в море историй. Далее: сгоревшие книги, грани страниц, легкость, почти что счастье. Курение навевает сухие мысли – их можно уподобить декабрьским кронам, не ожидающим свыше никаких вестей, кроме сумерек. Впрочем, ветви по-прежнему заняты каллиграфией, пишут невидимыми чернилами по воздуху, которым мы благодарно дышим. Остывает кофе. Буквальные значения накладывают табу на наше желание стать вездесущим. Навсегда? Пульсирует молчание с сомкнутых губ, скрывающих за своей печатью черное сияние. Бездомным было детство на фоне традиции, даже не пробуя ее истолковать.
ПИСЬМО ЛАРИСЕ
Я пишу тебе это письмо (т.е. писал; времена сменяют друг друга молниеносно) сидя в «Çay və qəlyan aləmi» – «Мире чая и кальяна». Будь я аргентинцем, прожившим большую часть жизни в Париже и работавшим переводчиком в ЮНЕСКО, аргентинцем, чей лучший роман параллелен (я решил из уважения к нему употребить это слово вместо «восходит» или «имитирует на свой лад») лучшему роману-тетралогии дерзкого англичанина, сбежавшего от Бог-знает-чего в Грецию и влюбленного в Александрию, то после предыдущего предложения я бы непременно добавил: «Видишь до чего мы докатились, лииисонька?». Но я – не он. Свет в этом мире не очень ярок. Это меня успокаивает. Официант и чайханщик Дениз – мягкие одутловатые черты, в полупрофиль намекающие на оброненное по вине родителей ли? судьбы? в течение не очень благоприятных обстоятельств детство, изначальная неомраченность которого тем не менее услужливо преследует каждое его движение, – принес заказ: египетский чай с добавлением персикового сока и жареные ломтики ананаса. Я пришел сюда, в этот мир возле Украинского круга, прокладывая шаткий туннель в теле ветра: змея в змее, зигзаг в зигзаге. Пить чай и осознавать себя человеком пишущим небесприятно. Так написал бы бьеннский безумец. В прошлом году, во время первого приступа мне, кроме всего прочего, казалось, что я змей Уроборос, который должен запустить мироздание и круговорот времени заново. Есть ли это одна из последних матриц, встроенных в нас? Дениз по образованию юрист, два года жил и работал в Италии, получал полторы тысячи евро, снимал однокомнатную на окраине за 450 и был счастлив. Все это он мне рассказал, когда я сидел здесь в прошлый раз, с отцом. Тогда же я уточнил у него значения слов belle и bianca. «Ломтики» создает уют, и я не могу отделаться от нескольких «припоминаний» (Р. Барт). Тут для предотвращения инерции требуется какой-то иной, несуществующий знак препинания, замененный самим этим предложением. Русская девочка Наташа, жившая в соседнем блоке. Уехала в Ростов. У нее дома мы рассматривали «Мурзилку», гибкие тела, складывающиеся в буквы, пили молоко и ели селедку. Прошлогодняя весенняя нищенка, встреченная на одной из ответвляющихся от Площади фонтанов улиц, побиравшаяся мужа ради, но отказавшаяся от 50 манат, предложенных ей мною. «Не более одного маната каждый раз, когда будешь проходить отсюда». Соседка Аида – первая чужая представительница женского пола, забравшаяся ко мне в постель. После совместного повторения таблицы умножения и просмотра мультфильма. Черновласая зеленоглазая врачиха Тамилла, с которой я изменил Эсмер. Думал, что мщу ей за ее дружбу с неким Тимой. «Никогда не отталкивай меня», – сказала Тамилла после первого поцелуя в больнице №, где мне обследовали сердце. Через день я подарил ей дурацкого Уэльбека. Через два – переспали. «Мальчик мой, я кончила с тобой целых три раза! Что для тебя сделать?».
(…) Хочется, чтоб поскорее пришло лето – самое честное время года, когда вещи и люди предельно близки к идеальным состояниям. Перед самым приездом в Ташкент я сказал нанятой мною наборщице Бахар, что ее присутствие за моим письменным столом вселяло уверенность в существовании чего-то очень важного, чему не хотелось бы давать названия и тем самым загонять столь необычное, уникальное чувство в рамки определенного общеупотребимого слова. Тот ли случай, лииисонька, когда любовь любит любить любовь? Еще не заняв свое место в самолете, я подготовил sms, который хотел послать ей из Бухары, куда должен был отправиться со всеми фестивальными, но не смог, точнее, не захотел и был абсолютно счастлив остаться на три дня в одиночестве, в Ташкенте, в тебе. Я читал тебе, помнишь? «Сейчас, в Бухаре, пропитанной полуденным зноем, от которого вещи и люди мнятся лишь иллюзией, больше всего я охвачен не спасительностью этого места и времени, способствующими забвению самого себя, своего имени, а заглазными вспышками: бытие сосредоточилось во врезавшихся в мои глаза твоих волосах и глазах цвета бухарского солнца, и сейчас я верю только в них». Ложь ли это? Сентиментальность? Постепенно входящая в руку литературность? Фрагмент любовного дискурса? Подошел Дениз подогреть мой чай. Его скорбные плечи, печальные пальцы. В одной из поздних работ Барт пишет, что «“я люблю тебя” это всегда шантаж одного субъекта другим за исключением того случая, когда получателем является Мать и Бог и того чудесного случая, когда два “я люблю тебя” могут быть изречены одновременно».
Продолжение приведет к одолжению.
«Слеза катится обратно в свой глаз», лииисонька, и хочется жить, обходясь лишь двумя словами: «красиво» и «бело».
ТОЧКА И ЛИНИЯ
Описание дерева рождает сухой огонь. Развалины энциклопедии. Скитание распространяется повсеместно в то время как чтение копит тяжелые мысли. Смысл всплывает на слух. Предсказания опережают полнолуние. Вера нуждается в беседах, хочет материального волшебства. Всё втягивается в пасть атмосферы. Предметы галлюцинируют количеством, качеством, именами, хотя суждены только развалины. Как покорить возвышенные образы, явленные в первичном празднестве? В маленьком мальчике скрыто ядро, вокруг которого вращаются улыбки. Вода времени течет во все стороны, иногда замерзая, чтобы отрепетировать вечность. Череда огненных метафор внушает иное отношение к науке. Формулы могут растягиваться до бесконечности покуда мы – это мы, покуда мы – крошечные происшествия, затерянные в галактике. Глубочайшая дрожь охватывает меня, когда, чиркнув спичкой, наблюдаю свою тень. Всё чаще воспоминания непоследовательны, так как уже однажды добрались до теплого лепета. И даже дни теряют названия. Люди пробуют объяснить энергию, исходящую из черных слоев. Трущиеся о берег волны воспроизводят движение руки, пишущей на доске и тут же стирающей написанное. Так и соблюдается равновесие. Песок нужен, чтоб ветер блестел.
СЕМЬ ШАГОВ В СЕВЕРНОМ НАПРАВЛЕНИИ
Сегодня снилось, что я послушник в храме, настоятелем которого был Геннадий Айги. Истоки, несомненно, следует искать в «Истории глаза». Плоть, плоть…и небеса открыты! Как осуществляется проект «тела без органов» в мусульманском шариате? …отрубите ей голову… Иные нейронные связи. Как мне стало горько, когда ты, королева моих губ, сказала: «В этой квартире всё искусственное». Холодно. Значит, греться вином и женщиной, а при их отсутствии – мыслями о Греции. Алиса больше не живет в городах; жизнь как тезаурус; дети – поводыри наши. Они лежат обнаженными, тесно обнявшись и совершенно не помышляют о «слиянии». Это как читать стихи в твой (в «твой навеки» подсказывает Word) циклопический пупок. Все мы, в той или иной мере, страдаем воспоминаниями. Какой же он кретин… Можем ли мы утверждать, что иудаизм и дзэн составляют бинарную оппозицию и что фарисеи были, по сути, первыми деконструктивистами, и можем ли мы выслушать весь Коран как один большой коан? Нож/bıçaq – нога/bacaq. Да-да, он добрый христианин, раненый целитель. Как мне перевести твои слова благодарности? Я дошла до себя? Я настигла себя? Я себя обрела? Эти квартиры после безыскусной любви всегда пахнут соком двух тел и табачным дымом. Частица проскакивает на одном витке спирали, затем появляется на другом, она та же самая, но в то же время другая. То есть, речь идет о deveran, воронке, vortex. Язык врет правду, искомое же, вероятно, скрывается за вращающимися вратами. Дожил до двадцати девяти, многое, наверно, знаешь, падла. Иди трахайся со своими книжками… Но с какой именно? С той, что ты выкрала для меня из островной библиотеки, снабдив надписью «SAGAPO У тебя ему будет лучше»? Не забыть и улыбку похожую на непрекращающиеся волны моря, увидеть которое мечтают герои многочисленных французских фильмов. Are you talking with me?! Три авраамические религии плюс буддизм образуют принцип кватерности, где один элемент, в данном случае буддхадхарма, совершенно инаков по своей векторной направленности; интеграция подобного элемента в сознание, по мнению автора «Воспоминаний, сновидений, размышлений», одна из главных задач процесса индивидуации. Развилка задает ложное движение. В этой картине все с приветом. Мило побеседовать с трехлетней малышкой на берегу о расставании с Наргиз (уже не спросишь «Кого ты больше хочешь, мальчика или девочку?»), потом вернуться в гостиничный номер и пустить себе пулю в лоб. Зеркало вод не лжет… Писать – значит, кроме всего прочего, заниматься йогой, в том смысле, что связывать, связывать воедино разные голоса, всевозможные отклики, а также «данное чужое место с другими чужими местами в мире» (Грегори Бейтсон). Холодно, денег на вино не хватает, тем более их не хватает на девушек. Мысли о Греции отсутствуют. Нужно включить печку… «И души что свечи, зажигающиеся друг от друга». Затем – угасание.
На обложке: «Falling» by Pawel Biernacki
Лицензия: CC BY 2.0
Добавить комментарий