Перед написанием комментария к этой подборке я перечитала то, что писала о текстах год назад – тогда больше всего меня волновало разделение между различными подходами к литературе и идентичностями, стоящими за ними. Сейчас я всё больше начинаю думать о том, что поэзия волнует меня как временное искусство (что, конечно, не отменяет его изобразительной силы) – как темпоральное целое, в котором разными способами реализуются (рассказываются) истории; в котором нарративные “кости” могут быть сложены так, что при наращении плоти они оказываются не совсем человеческими образованиями, привычными глазу и слуху. Я рада прикасаться и к текстам, которые находятся на границах стиха и прозы (ритмические прозообразования): их устройство обманчиво запускает в себя больше возможностей для построения сюжета, что затем часто оборачивается ухищрением и обманом. В связи с этим я много читала и рассматривала авторов так называемого нового эпоса – посмотреть, что они могут включать в историю и на каких правах; каким образом мир, создаваемый ими, пребывает в той ироничной и нереалистической лёгкости, позволяющей соединиться в текстах словам и явлениям разных порядков.
При этом меня интересует, как то, что в одном тексте я назвала реальными событиями, петляет вокруг фикционального стержня; как художественная убедительность побеждает или уступает перед лирической честностью. Возможно, в каких-то произведениях им удалось соединиться в гармонично дисгармоничные сгущения – по этому, на мой взгляд, можно судить о художественной удаче.
Лиза Хереш
***
За одну ночь в землю воткнулась и обнаружилась блестящая чайная ложка.
Она подкапывала ос, солёные губы льна, высохшими синицами поднимала брови столбам, как носовые платки.
Все украдены с подоконника Васи Филиппова.
Обедневшая известь — плёнка в китайском саду; сизая форель ОМОНа, бронежилеты дуются — жабры в охоте на тяжесть. Их корм шелуха шага, крем от прыщей, ушные мочки фальшивомонетчиков. Их пиджак-оверсайз гобелен из Байё, в этом жирном шве окликает разносчик рыбы; они сокращены лёгкими и зашакалены. Сад закрывается, я заключаю сделку: с прожорливых ладоней кормят гвельфов водянистых террарий. Галлея жарится в пруд ночного фритюра. Известна масса, продолговатое сияние.
Лицо зверского воздуха, обглоданное дыханием изо рта.
НАПОЯСНАЯ СУБУРБИЯ, ПРИГРЕТАЯ В ЭТАЖАХ МАЛЛЕТА
Как законченный праздник сносят голову супермаркету,
химзавивка его течёт на автоплатформу. Рурал вяжет во рту,
это места молчаливых графферов, диктующих в нос тэги,
приготовление свёклы, кавалькантовские детальки
в наборе ИКЕА, времири просвищут женщину снова,
но останутся лишние звёзды, чайные крепости, южное полушарие.
Что они имеют срок годности и уже покрываются плесенью
со стороны свечений, что августа дней много неимоверно
для летней резины, четвёртого септума курносой
многобонятельной церкви — об этом доложено
румынскими переводчиками Транстрёмера (неизвестно,
откуда взялось столько, клипсы поэзии размыкаются
на кассовой ленте, крабовый дождь для обочин).
И мы всего-то хотели описать, как отламываются волосы
снесённого супермаркета, как строительная пена стайлит
в белокуром разрезе, пока оставшиеся в живых
ликуют и складывают пятилитровые чипсы в тележки.
Но чего-то всё время не хватало, может, лежащих
сугробов собак с окочаненным носом, зависшим курсором.
Или цингастых моряков — каково им отдирать заусенцы,
пленэристок, подпорок после грибного дождя? Ну и мука,
должно быть. Может, той самой кислоты, которой,
вообще, не попадаться в выпечке, но которая
заявляется от шин спешащего мотоцикла —
влюбился, долго помогал застёгивать платье
(как придерживать куст рябины, по очереди –
теперь уж – снимая), а потом центробежная сила
моста не давала съехать в такие банальности.
И то, и другое. Никогда не бывает на зубок
единой причины.
18.09.2023
***
Лесник запивает по холодам,
под землёй дрожат его руки, он устаёт
держать каждый мох за опухшее горло —
иди и смотри, как дохнут братья твои,
и отступает от кирпичной стены. Ещё
месяцы он не сходит, отточенный
стержнем свидетельства. Через бачок
подъёмного крана, о таком дважды не пишут,
я выползаю в южное место.
Мальчишки просачиваются через окна
автобуса, пассажиры розовые от солнца
и чая, как пересмешницы. На пляже носятся
серьги из синурских колоний, перидинеи
висят в тире. Нет вшей, только от водяных блох
могут чесаться щупальца официантов.
Клякса на пиве из коловраток, теперь
всё время дуешь в стаканы, расстукиваешь
молотком мрамор в колечке, вообще
осторожнее выбираешь подарки.
Только удочки тянут нитями зубы со дна,
содовый риф скользкий и тёплый,
как роликовые коньки.
Почтальонки швартуются на вокзале
с липкой аркой конверта. Здесь не целуют
уши, а кусаются блуждающим,
недоставленным светом. Ещё одна
полоса берега для самоубийц,
а до этого много шагов сырой плеск
по колено. Можно торговаться
обратным узлом, это когда цена
всё выше, можно даже себя заложить
за алычу, высохшую, ржавую мяту.
На конечных в вагоны заливается
минералка, и тогда надо переждать,
пока напьются кондукторы-китоврасы,
пол обмелеет, мы поедем домой.
Здесь не падают здания,
деревья стоят в свежем стеклопакете,
конденсат окружает листья,
как аквариумные рыбки.
Никогда не было музыки,
поэтому нечего напевать
грачам, городским сумасшедшим,
бормашинам. Только бросишь последней кость —
ребёнка приносит. И обратный билет —
принесёшь кость местной Изиде,
а она куль размером с упавшую,
сгнившую виолончель.
25.09.2023
***
Und auch was übrig blieb von grünem leben
Verwinde leicht im herbstlichen gesicht.
Stefan George
Под рыжей Волгой катятся трубы из вафель.
Пыль взорванного дома оседает на стопах деревьев,
как сожаление о капуцинах. Мы посадили их
в рубец от угольного бассейна, но они не взошли.
Маяк, простывший огнетушитель, стоит
по лодыжку в северном море. Он циклоп,
он варит огонь и снимает пенку языков
мутного гиббериша. Теплотрасса
олушей сворачивает в залив
Святого Подбородка, полуострова
Ямочек на Щеках Твоих, и,
признаюсь, мне приходится
вытягивать фотографию,
сравнивая с зернистостью пляжа.
Во всех городах я не думала о тебе
по-разному; мыс выдаётся в планктон,
звон качается лампочками. Приливы
надо было заряжать с вечера, проверять
воду в тысячах пульверизаторов,
играть капучинатором с моллюсками у волнореза.
Акулий плавник не займёт много
места во рту. Французские дети не плюются едой,
и их воспитали дышать ртом,
перебираясь через Ла-Манш.
Там уже наггетсы спускаются к бирюзе,
мочат ноги и убегают обратно.
Я же готовилась к главному,
отфильтровать черепаший суп
двумя парами губ.
02.10.2023
ФИСКАЛЬНЫЙ СЧЁТ
Czerwień i zieleń zmywały z jego oczu zmęczenie, ale jego wzrok był i tak słaby, żeby mógł dojrzeć szczegóły
Olga Tokarczuk
(Красный и зелёный цвета смыли усталость с его глаз, но зрение всё ещё было достаточно слабым, чтобы разглядеть детали)
Нет, мне надо было убедиться в чём-то ещё.
Ялик плечом задевает седую прядь облака
(почему-то они всегда находятся опосля),
переплывая Дон по-над стареющим лицом
Эшбери. Я советовалась с ним, а он пил
голубую сонату полосатой трубочкой,
такие бывают в гостиницах с мутными
донышками бокалов, и соли в них
хватает только на половину ребра.
Так вот, я хотела услышать, как
об этом всём написать. Вроде
киноистории, но с щетинистыми усами,
двадцать пятым кадром каштана
и печалью, но теплящейся.
А ступня у Линкольна была
ледяная и длинная, как эскимо
из двух склеенных палочек,
отвечает он мне. Синдром Марфана.
Буксир в туфлях.
То есть меня преследуют места из снов:
восточное побережье, столовые,
тонкие стены с кофейными пятнами
(великое наводнение после взрыва
завода «Нескафе», ныне забытая страница
истории). Я постоянно ошибаюсь в терминах,
желаю спокойной ночи, ты отвечаешь мне,
мы так больше не разговариваем. Снова
и снова. Графитовый шиммер на крыше,
прикорнувший юноша с веками из Нью-Йорка.
Эшбери давится и произносит что-то вроде
что, он никогда не знал, что все эти склоны
вскопали руками трубы расставания?
Да какое дело было миру до плюща
в вечной дуге перед флипом, кто бы
обратил внимание на войско кружев
нижнего белья, напоминающего её?
Свист листа, злополучный аэрохоккей
с проигрышем. Попробую снова.
Не знаю, читали ли вы Лиспектор,
но она не так плоха, Эшбери,
как кажется некоторым. Правда, меня
раздражало «ты» на многих страницах –
сбеги от него, это бывший любовник, тебе
нечего ему сказать. Либо история не закончена.
В саморазоблачение скажу,
что мой план расщепления не удался
на какую-то часть. Неважно, где это произошло,
этих мест уже нет. Спала огласовка,
вертикальное письмо деревьев мне недоступно.
Он задумывается о юноше. Как тот попал на крышу,
где собственник снегирей уже подготовил
документацию? В некоторые места вы не попали,
говорит он. Делится тайной: у него забрали
ферзя, взаимозачетом бор отступил на пядь
от затылка. Есть ещё немного времени,
чтобы доделать начатое. Шебуршить
зубочисткой лёд на дне стакана.
Вы очень помогли мне. Не платите
наличкой, вам не поверят –
Новгорода никогда не было,
мечта о демократии, свёрнутый локоть
реки. That’s the whole point of interest.
В течение дома есть плесень,
сахар, запоминание. Внутри
падают замертво водолазки.
Мох указал на север горлышка,
зажёвывая открытки.
07.10.2023
РОДИЛЬНОЕ ОТДЕЛЕНИЕ::ПАРК
Утрированный кадык гнезда,
тембр куста падает вслед
за плодами. Незрячими
остаются их рахитные пальцы,
повязанные морозом. И того,
подслеповатые и обездвиженные,
они остаются в прибрежном
парке. Он свален, как шерсть,
прислонён боком к баржам,
сдувая тяжёлым дыханием
грязные пуповины-канаты.
Парк переводит сон,
рождённые ягнята вцепляются
в волжское масло. Скоро
воды искалываются барашками
— ягнячий чуб — и встают от
завитков на лбу. Потомство
сажает на мель грузы.
Не видно её среди
анималисов средней руки,
ожидания ящики сбрасываются,
облегчая судна. Ограда парка
заходит по грудь, рачки рвут
ей сердце; ограда ищет её,
позвонки на шее, называемые
горбом ведьм, в двукратном зуме,
среди поля блеющих клеверов,
разлившегося заволжьем.
Второй триместр. Парк сжёвывает
кизильник, кислую водку, оставленную
босым и бездомным, спящим напротив ивы.
Они повторяют друг друга,
и последняя срисовывает его,
клонясь к земле, как тетива, лишённая плеч
на столе для разделки рыбы…
Из-за схваток в курсив ринулись
саженцы, со скользкой корой сушёные
щуки отцветают мутными пузырями.
Гранатовые испарины. Что-то
оттирает следы её в жестяном тазу;
парк не знает, чтò выведет кровь
с лобка гипсовой лестницы,
тающей под сандалием. Не найдя адресата,
парк умолкает. Голая аллея его
высыхает, сосцы каменеют фонтанами.
Ягнята, срастаясь жабрами,
на живот заползают, тоскующий снеговик
палеолита. И Аякс, из ворот выходящий,
не верит, что стал отцом.
***
В упадке кувшины,
и вся морось и мелочь ловится на живца:
склонённые головы зарядок
в подуличном переходе.
Что же это свалилось
на наши бессвязные руки –
тяжесть размером с кровать,
пятно красного моря
за побережьем вытяжки.
Гребешок прочёсывает синиц
на пене земли. Те покачиваются в тазах
гор, уточки для ванны — кроссдрессеры,
что ещё делать в этих краях скучающим,
остающимся крыльям. Резиновый драг,
грудь накладная из инея.
Если мы сваримся в зимнем саду,
я бы хотела запомнить это как осень,
как любовь, из-за которой тепла
тушь у химической трассы. Перебойная альвеола.
Электричество замедляется, поезд моргает,
отчётливы между кадрами руки на шее
дерева, врасплох цветущего в стужу,
невнимательный сон на посту.
И военная госпиталь наполняется белой водой,
будто чистят блочную флейту, в её туннеле
подволакивает оставшейся ногой
бахилы холода. Весь духовой день
прижимается к губам силача-подсолнечника.
Интерлюдия: между людьми
падает лютня-луковица, и один из них
говорит, брось меня, отрекись, никогда больше
не находи в загородных душевых
эти странные хвойные ветви.
Интермедиа: в глитчевых сообщениях
стробилусы соглядают друг друга,
как ступени ракет, летящих навстречу.
На обложке: «Ghost Bush» by Aaron Hocley
Лицензия: CC BY-NC-ND 2.0 DEED
Добавить комментарий