ИВАН КУРБАКОВ. КОТУРНЫ АНТРОПОЦЕНА

Теперь письмо практически непредставимо и одновременно переживает абсолютное раскрепощение, письмо теряет себя во множестве медиумов, выцветает в слепящем искусственном свете экранов, только иногда возобновляясь в виде сверхинтимных движений внутренней стихии.

Крайнее сгущение визуального затронуло и вербальное. Теперь письмо — то письмо что движется в сторону поэзии ищет возможность простора и сообщения, которое еще может быть прожито, как событие. Поэтическое событие идущее от малейшего дуновения, осознавания, которое пронизывает вдруг все существо и воспламеняет границу между природой и культурой обрушивая всю интенсивность этих связей в руки. Ливни личного опыта в окружении универсальных ритмов никогда не проходят бесследно и если мистик в безмолвии и тишине пробирается по их следам к сокровенному, поэт движется с помощью слов даже там, где это уже не кажется возможным.

За каждой музой стоят космические силы, опрокидывающие письмо. Воспевание безнадежно утрачено и в то же время опрокинутое письмо помимо воли пишущего продолжает воспевать из неуничтожимой любовной тяги. Поэзия гласных и согласных из-за близости первой к пению, ее разлет уносит человеческую сущность дальше (разве циклы Айги не складываются в космогонию эпифанических осколков, уже совсем далеких от античной, Дантовской, Шекспировской, символистской и даже футуристической картины мира?), но удерживание (почти шаманистское) пронизываемого светами мира, потерявшего свою землю это уже заговор, грузинское столпотворение согласных.

Холодная речь музы длится за пределами пишущей руки, ее раскаленный возглас застает врасплох и сосредотачивает весь слух — так иногда можно услышать неслышимое, различить неразличимое, дать состояниям случиться на просвет языка — не в тени катастрофы, не в дурном сне истории.
 
Иван Курбаков

 
*

разрежен вид единения
уже и удерживать его
начинать быть

игла гласного ворошит
неглаженой рубашки ландшафт
и опрокинуты реки мероприятий

никто не кричит:
Эверест
Эврика

само выкрикивание
уже глубоко свивается

эмбрионом диким

 
*

ты не в смятении, нет
и эти корабли-призраки не летучи

кто-то выталкивает их на простор,
что не утрачивает своей реальности

даже в трескающемся трепете языка

 
*
еще одна песня о созвездии рыб


и то что до всех погружений
до волны эпох
aphro dit-elle
a eros

не из воды, любимая, из океана-neant!
что полон света того

узнаем мы и забываем узнать

на айсбергах тают столпники
оставляя солоноватый космический вкус на приподнятом языке

исихии

 
Бальтюс, Монтекальвелло

приоткрытая явь пейзажа
оживая входит в окно
на пороге времен, наготы, туда же
в животном стоянии на чаще холста

так, закрывая глаза —
видишь — необозримое
легко распределяется в человеческом теле
обращенном к нему

и май как в зеркало
углублен в свои формы
в абсолютно проницаемый слух

по-другому бессмертно видение
восходящей земли
тем фигурам что замерли на бельведере

скоро им скользить вверх
по легким ла-скалам дыхания

 
огонь в растениях

корень похож на разряд молнии:
так его иногда и чувствуешь

когда идешь среди месторождений весны
во всесезонном пальто

скрывающий это ошеломление

от аромата, от резонанса
от зеленых взметнувшихся искр

 
*

Тягучие крылья июля
Ни опустить, ни поднять

Уже темновлажными ликами земля исполнена.

Cловно долгое приготовление к свадьбе — гроза.

Cпелая линия горизонта, бликующий плод без вести проходящих дней.

 
*

все еще доносится
голос из глины
с вращением
и камешками

на своем лице
любовно дующий на верхушки деревьев

бог-беглец

мальчик знающий наперечет все хвоинки и корни
пропасти и тропинки
где обжигаются рты о пчелиные рынки

семь тетрадей изнуренной лазури
деление клетками под пристальным
зацветанием
все еще незнакомых форм

так безоглядно
опыт опытом хлопает стороносветным крылом

 
синестезия 7

проявленней поездки за город
влюбленности утробный ток
воздухоплаватель

описывает кругом небывалым тишину
земля исполнена

— на двоих, на трех
на сырость и простуду встречных

и видно в настоящем времени
страдание неуловимой связи

 
ликование боярышника

зернистый язык возвращений
перекатывает крупицы музыки
в уносящихся электричках

и обступает на склонах
присутствие
куда-то в загривок

неф боярышника ликующего!

белого дня фейервечные ягоды

собранные материнской рукой

здесь в письме

здесь овевающие все тем же

умом материнских рук

 
ГРЕЧЕСКАЯ СЕРИЯ

 
21.10.21

Афины
           as soon as possible

в очередях жасмина
и щелчках еще чьей-то и нашей эры
антропофоны

руки агапэ мнут твою спину ссыльную

 
27.10.

отвисшие губы грома — кубок
в каменистых заломах — расстояние между несорванными цветами
— почти ты

где голое сомнение тяги
восходит полуденными словомолчаниями

нам их не произнести

их произносит любовный стон

где есть и дельфин и флейта
и фаюмское осязание будущих тел

когда переполняет оно тебя
в этом нелинейном сейчас

 
Керамикос

здесь белым источником
эхо укутанного сотворения

Оливы Осанны

и остовы зрелищ

зачерпнутых из уже исчезнувшей глубины

Деметра прощается с Корой
прямо в контуре твоей тени

чистую быль под ноги выплескивая

 
шумные сумерки затопляют
подножье холма

смирная тень состояний
сворачивает возвращения

и мир умножает свои круги
упрямый как дерево
что стоит и идет и бежит

и скулы кого-то кто все еще движется чрез незнакомость времен

 
OIN

Там, где воспламеняются счастливые сны — белизна и зелень, в детском свете. И благодарность присутствия не помнит себя. Там следы не унять. Их распечатывают девические руки у вздернутого источника.
В молчаливом хоре форм — апокалипсис бдения.
Свет падает туда, где он еще не был.

 
ARREPHOROI

между капельницей и водопадом
обоженная глина плотно запечатанного сосуда

его стенки делаются прозрачными
в праздничном сне

тогда ты видишь как воскресает исчезновение

 
21.10.21

Утро начинается со звонких детей, проходящих под балконом.

Проходя мимо площади Меркурия в районе Петралона, И. рассказывает о троцкистском магазине, владелец которого послал студента вешать панно на фасад соседнего дома. Студента убило электричеством. Теперь на фасаде этого дома висит табличка о героической смерти студента за дело Троцкого.

Кошки стараются не особенно привлекать внимание.

Резонирует ли роза? Розовеет ли ризома?

Настойчивый юмор иконописца. Витальные последствия ручного труда.

Мы все немного мозаика.

Во сне я рассыпался в песок, который накрывала благотворная волна. Cледы босых ног.

Монтаж нашего стэнда на арт-ярмарке Platforms — керамические объекты с комментариями
в духе сонников, фотографии, картины эмалью и маслом. Канатаходец-копьеметатель.

Cоседство канадских и финских арт-групп — симпозиум северного полушария.

У канадцев — парики в пол, с аудиозаписью: «Is this life? Is this really happening?»
У финна — среди нескольких видео одно, где художник дирижирует средой, парком, летним днем.

Променад по академии художеств. Много молодых мужчин и женщин с выразительными глазами — маска подчеркивает некую первобытную силу глаз, их требовательную светимость.

Хаос формулирует себя во встречах. Встречи упорядочивают себя на симпатических началах.

Искусство вспыхивает в восприятии. Археологическая стать керамических объектов М.

Музей — уже не как место созерцания, а как место события, исследования границ событийности.

Материальный поток, которому мы подвержены, независимо от наших усилий.

Cреда рассосредоточения. Аккумуляторы касательных.

 
22.10.21

Утро начинается с восхождения на холм муз (это менее известное название), больше этот холм знают под названием Филопаппу (военачальник). Довольно красноречивое соседство мифического и исторического дискурсов. На одной из площадок делаем цигун.

Посейдон гневается — в доме наших друзей отключили воду. По пятницам на близлежащих к площади Меркурия улицах разбивается базар. Итак душистый воздух становится совсем головокружительным от запахов и цветов. Чтобы лучше разобраться в правилах игры на базаре, лучше все (включая интонации) повторять за пожилыми гречанками — ну или как минимум покупать там, где покупают они.

Посейдон смилостивился. Театр одной Эмилии (2 года).

День становится жарче. Цветок жасмина над немытой головой.

Грузовые машины с надписью «Метафора» еще ладно, а вот название поэтического журнала
— «Тефлон» озадачивает.

Cable spaghetti. Есть ли свой бог у технических неполадок? Cамый маленький проектор.

Презентация альманаха с чтением стихов из несуществующего сонника и стихов Паши Заруцкого. Яблоко может упасть куда ему вздумается — поэзия кажется другой субкультурой в этом выставочном пространстве. Но мы же исследуем границы событийности.

Мастерские афинской художественной академии: хочется сказать, что присутствие работ и отсутствие авторов создает впечатление тихого конца света, но это впечатление рассеивается как только видишь живого художника, который звучит еще тише, чем фантомный апокалипсис.
Cледы и слепки. Слюна и сепия. Отпечатки и дверные проемы. Молчаливые будни картин, которые остались без взглядов.

Легкое как река чтения в середине дня.

Английский язык отслаивается от пространств выставочных событий. И смесь замешана так густо, что явь переворачивается с бока на бок.

Проектор обречен показывать.

 
Свет сердечных ударов

щиколотки надрывались
и запястья молились

да, так и было во время оно
что вновь прорастает колючей травой

ключицы гудели
и шушукались легкие

изогнутый воздух обьятий
такой каким ты его знаешь
такой каким далекие дети
будут оплакивать
бросок костей

ладони вклинивались
и стопы ввертывались

затишья и словно их нарастание
вседневная дрожь

а дорога за горы
только окриком этим и стелется

 
я не пришел высматривать наготу земли этой

Когда мы черные медиа пьем так же взахлеб
как пили забвение мертвые века двадцатого и всех предыдущих
наши мертвые, родовые пятна тайно живущей земли
проступают на наших сетчатках.

Наши глаза — зерна умерщвленного бога,
они прорастут уже после всего.
Озон-Осирис, слишком долго истончавший руины, заговорил.
Там, где она, травяная молния,
Исида искала устье, животную память, лицо вне экранов,
джед.

Перепев той песни, что палимой птицей
Уцелевает посреди ветвей, в канун его бдения
В канун двойственности самого мига

Тьма зрачка, взвесь тьму над планетой, эту весть
Где дорога теснится как теснятся мертвые
Замаливающие слепоту тех кто носит их облик
Костистый и спелый

Свет, свет еще сопутствует ей
и ткет нескончаемо свое ныне и присно
на запечатанном сердцеснимке 

 
 
На обложке: «Her Secret Is Patience» Abstract 2 by Jon Matthies
Лицензия: CC BY-NC-ND 2.0

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *